сожаление. – Твою собачку мы пристрелим: бешеная. Такие вот дела, красавица!
Он подождал, пока сожаление покинет его запоминающееся лицо волевого человека, и продолжал уже в другом тоне:
– Убирайся вон, дрянь! Иначе твой дядя вернется на тюремные нары за укрывательство особо опасного преступника!
«Это обо мне. Объявка сделана. Твой выход, Вадим!»
Упоров распахнул ногой двери сарая, двинулся к офицеру, не обращая внимания на вскинутые стволы. Он решил – самое время.
Но офицер сказал:
– Стоять!
И зэк остановился. Наверное, за следующим шагом мог последовать отсекающий настоящее от будущего выстрел: зэк видел, как напрягся палец сержанта на спуске. Однако именно этого шага он не сделал. Не по страху, по другой, неизъяснимой причине, установившей запретную грань.
У всякой смерти – свое время. Его стояла перед ним так близко, что зэк чувствовал ее землистый запах. Он к нему привыкал. Она не взяла его, точнее – не приняла, дала возможность сказать:
– Капитан, девчонка здесь ни при чем…
– Я так и думал, – офицер снова стал вежливым, попросил, повернувшись к Наташе: – Иди домой, детка, мы отведем твою собачку на живодерню.
Она поглядела на него, не скрывая сожаления, снова взрослая и строгая, поднялась на одну ступеньку и ушла. Он подмигнул стоящим напротив автоматчикам, потому что хотел выглядеть бесстрашным, хотел, чтобы Наташа видела через тюлевые занавески на перекошенном окне – ему совсем не страшно.
– Обыскать! – приказал капитан, подбодрив автоматчиков нетерпеливым жестом.
– Руки в гору!
Сержант поставил автомат на уровне живота, выследивший беглеца дядя Левонтий выдернул из голяшки нож. Ловко обшлепав карманы быстрыми профессиональными движениями, выкинул под ноги сержанту флягу с медвежьим жиром.
– Снять сапоги! – сержант его ненавидел. – Быстро, гадость!
Опуская руки, зэк кулаком наотмашь ударил дядю Левонтия в лоб, так что локоть откликнулся гудящей болью, а следом сам получил по затылку прикладом автомата. Они рухнули почти одновременно, но первым пришел в себя зэк…
– Хватит валяться, Упоров! – капитан давил каблуком сапога на ладонь лежавшего, стараясь побыстрей привести его в чувство. – Вставайте! Вставайте! Мы еще не обедали.
Упоров сел, осторожно потрогал голову. Сержант пнул его под зад:
– Подымайся! Возимся со всякой пакостью, застрелить давно пора!
– Товарищ капитан, Левонтия Ивановича рвет! – доложил наклонившийся над человеком молоденький солдатик.
– Сотрясение. Ловкость потерял Левонтий. Сержант, наденьте наручники и постарайтесь довести живым. Он там кому-то нужен.
– Товарищ капитан, а Левонтия Ивановича куда? – гундосил рыхловатый боец с постным и заботливым лицом царского санитара. – Он еще… как бы сказать…
– Говорите, Яровой! Вечно вы какой-то заторможенный!
– Обосрался, товарищ капитан!
– Это сопутствующее явление. Левонтия – в медпункт. Думать будет.
Упорова вели через тот же лесок, той же тропой, по которой он бежал. Сейчас все выглядело по- иному: не так враждебно. Посеченные пулями деревья, земля, схоронившая в себе сотни посланных в беглецов пуль, были обыкновенными, какими им и положено быть.
У приисковой конторы толпились люди, отыскавшие повод для безделья. Они обсуждали ночное происшествие. Коротконогая женщина в собольей шапке и собольем воротнике, пришитом грубыми нитками к старому залоснившемуся пальто, заметив зэка, крикнула:
– Вот он, бандюга! Присмирел сразу!
И, отмахнувшись от подруги, пошла навстречу, шустро перебирая толстыми ногами. Зэк понял: женщина была пьяна. Успел подумать: «Хоть праздник людям устроил – и то хорошо».
На том мысли кончились. Женщина плюнула ему в лицо, под одобрительные возгласы толпы вернулась на свое место, подбрасывая в такт энергичным движениям вислый зад.
Его втолкнули в комнату, похожую на спичечный коробок. Посредине стоял фанерный стол и шесть самодельных табуреток. Портрет Сталина, как в ограбленной кассе, был забран в траурную рамку. Захотелось встать под портретом, но сержант указал стволом автомата на табурет, рядом с которым лежал человек.
Упоров не сразу узнал Дениса. Лицо вора потеряло не только цвет, но и форму. Оно съежилось да размеров детского лица и больше напоминало маску, снятую с несчастного Пьеро. Денис, как Вадиму показалось, узнал его, пошевелил ресницами, на что обратил внимание сержант и удивленно произнес:
– Живучий, шакал!
Покатал голову Дениса сапогом, прислушался, после чего произнес с видимым удовольствием:
– Нет, кажись, умер. Еще до того, как тебя взяли, пузыри пускал.
На столе деликатно зазвонил телефон, и только что вошедший капитан снял трубку:
– Ярцев слушает! Да, взяли в сарае у поселенца… Фамилию забыл. Разберемся. Дрался. Вернее – оказывал сопротивление при задержании. Гецу, который с Широкого демобилизовался, мозги стряс. Второй уже готов или почти готов. Разницы нет, как и толку. Акт будет. Минуточку, Важа Спиридоныч.
Капитан ладонью зажал трубку, приказал долговязому солдату, дремлющему у входа с автоматом:
– Шмыгалов, сбегай за фельдшером!
Солдат встрепенулся, перекинув через плечо ремень, побежал, стуча по коридору сапогами. Шаги еще не успели заглохнуть, а на пороге комнаты возник улыбающийся якут в армейском ватнике с жирными, расчесанными на пробор волосами. Темные проталины веселых глаз прятались в тяжелых складках пористой кожи.
Якут был крепок и подвижен, словно живая ртуть. Посаженная на короткую шею голова поворачивалась по-волчьи со всем туловищем, и всякий раз такой поворот вызывал невольную настороженность.
Капитан взглянул на вошедшего с наигранной приветливостью, сказал в трубку:
– Серафим пожаловал!
Якут показал ему брезентовый мешок, из которого капала кровь.
– С добычей, – продолжал капитан. – Какие там соболя?! Наши упущения. Нет, еще не видел.
Ярцев подбородком указал на промокший мешок:
– Кто там у тебя, Серафим?
Якут пошевелил широким носом с загнутым кончиком, прикрыл глаза, произнес с расстановкой:
– Значит, так… Скажи полковнику – Кафтан, Японец, третьего не признал. Но шипко блатной! Жена хотел играть. Я хитрый: сказал Надька сипилис болеет. Пухался, руками махал. Больше не будет…
Легким, чуть вприпрыжку, шагом якут подошел к столу и вывалил на пол к ногам капитана три обрубленные кисти.
– Кафтанов, Снегирев, третьего не знает. Пристрелил на всякий случай. Важа Спиридонович спрашивает – он точно беглый?
– Ищо какой! Прятать просил. Деньги много обещал…
– Обещал или дал?
– Обещал только…
– Гостеприимный ты человек, Серафим! Важа Спиридонович передает тебе привет и благодарность. Расчет получишь за троих.
