– Да ты что буровишь, лох поганый, там же рыжье было!
– Мне какая разница?! Пустой уходил. В Таежном бомбанули «медведя». На том и опалились.
– Слышь, Иезуит, разреши, я ему брюхо вскрою… – свистящим шепотом предложил незнакомый Вадиму зэк.
– Нуждаешься в моей жизни? – спросил Упоров, чувствуя, что тот действительно хочет его убить. Тем не менее заставил себя расстегнуть телогрейку, затем рубаху. – Режь! Забирай! У меня больше ничего нет.
Сутулый зэк решительно спрыгнул с нар, но Иезуит оттолкнул его к стене.
– Потерпи, Гоша. Что говорил Камыш на очной ставке? Запахни, запахни гнидник-то. Видали мы животы, и что в животах – видали. Ну?!
– О чем с тем бесом говорить – первый раз вижу! Погляделись да разошлись при своих интересах.
Из– за двери выскочил незаметный зэк с лисьим взглядом:
– Линяем! Мусор волнуется.
– Сейчас! – Иезуит почесал за ухом. Он был явно разочарован разговором и, продолжая обдумывать ситуацию, смотрел в лицо Упорова бесцветными глазами уснувшей рыбы. – Помни – убить тебя никогда не поздно…
Глаза его начали наполняться злобой, готовой выплеснуться в удар ножа, и Упоров уже знал; теперь надо только слушать, спокойно и внимательно, чтобы не возбудить действия. Он так и сделал.
– И мы убьем тебя, если ты дешевнешь, Фартовый. Говоришь вроде бы складно, но веры нет у меня. Сомневаюся… Пока прощай!
Странное дело: заключенный смотрел вслед своим несостоявшимся убийцам, но думал о той зеленоглазой девчонке в подшитых кусками автомобильных покрышек валенках. Ей уже семнадцать!
– И ее зовут Наташа Камышина, – сказал зэк вслух. – Очень приятно. Меня зовут Вадим. Должен заметить – у вас серьезный дядя, а вы такая милая.
Казалось, все его заботы сосредоточились в огромных глазах юного длинноногого существа, но следующее открытие отсекло радость одним махом:
– Кто их послал?!
Зэк поднялся на нарах. «Если Морабели, это была просто проверка твоих показаний. А если Дьяк? Ему есть о чем беспокоиться… И когда-нибудь тебя попросят залезть в петлю, чтобы не волновать старого вора».
Для него ночь кончилась. Он метался по камере, ловил вшей, нянчил сломанные ребра и искал выход, но войти в игру оказалось куда легче, чем из нее выйти.
Игра продолжалась. Он стал в ней козырем…
Когда судья произнес: «К высшей мере наказания!», Вадим постарался не думать о том, что стоит за приговором. Он смотрел в зал. Прошел глазами золото погон, ответил грустной улыбкой на торжествующий взгляд женщины, которая плюнула ему в лицо у конторы прииска. Ей и сейчас очень хотелось крикнуть «ура!», но она не рискнула, задушив в себе рвущееся наружу желание. Наконец он увидел то, что искал: из-за плеча надменного полковника Полозкова выглядывал большой зеленый глаз, розовое от волненья ухо и тугая коса на прямом плече. Зэк ей подмигнул. Знакомый глаз болезненно сузился, зелень поблекла и появилась слеза. Сидевший рядом с ней бравенький лейтенант из оперативной группы что-то сказал, с опаской поглядывая на полковника, Она не ответила. Приговоренный улыбнулся: ему была приятна строгость девчонки, о лейтенанте думать не хотелось, как и о тяжелых шагах за дверью камеры на избранном кем-то рассвете.
«Часто умирают только трусы, – приговоренный глядел прямо перед собой, направляясь в сторону „воронка“. – Ты умрешь один раз!»
Опять мелькнула Наталья Камышина в серой толпе любопытных.
– Я тебя люблю!
Слова приговоренного напугали одного из солдат, тот вскинул автомат наизготовку.
Упоров хотел оставить признание на свободе. И всю дорогу от поселкового клуба до тюрьмы наслаждался своим поступком, не допуская к себе и не пытаясь осмысливать как свершившийся факт приговор выездного суда.
Борьба с самим собой началась в камере. Он прочувствовал, для чего дается приговоренному томительный срок ожидания, истончающий донельзя душевную защиту, с тем, чтобы позволить страху за потерю тела потоптаться козьими копытцами по голой душе.
Ко всякому человеку придет своя смерть, по приговору она чужая, и неминуемое ее приближение поистине ужасно. Остановить вспыхнувший внутренний хаос помогла мысль о помиловании. Зэк вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг. Сел на нары, мысленно начал писать текст прошения и увидел, что рядом стоит кружка с чаем…
«Они начали о тебе заботиться. Плохой признак… В недоверии к сочувствию тоже нет ничего хорошего. Главное, чтобы побыстрей устали нервы, тогда ты заснешь…»
Приговоренный закрыл глаза… облегчение не пришло, наоборот: темнота, как в стоге сена, начала всасывать густой холодный мрак. Но сейчас все походило на погоню. За ним гнались неизвестные существа, окутанные чадящим дымом черной свечи. Он подождал их приближения и поспешил увидеть свет. Осторожно протянул руку, погладил чахлый луч солнца, протиснувшийся к нарам сквозь зарешеченное оконце. Вошедший в камеру дежурный поглядел на него дружелюбно, поставил на нары миску с дымящимися щами:
– Заправляйся. Щи – с мясом. От них пользы больше, чем от пустых мыслей.
Сказано ломким баском, с непривычной для служаки теплотой. Ему хотелось быть добрым, и приговоренный почувствовал желание старшины, но от этого еще больше захотелось жить, делать кому-то добро. Зэк промолчал, не зная, как выразить свое состояние, чтобы никто не перепутал его со слабостью. Он еще был чуточку гордый сверху, словно посыпанный маком бублик, и крупицы гордости только усиливали чувство душевного одиночества. Подобревший охранник ничем не мог помочь, да и никто другой… разве что отец Кирилл.
Хочу дойти, хочу узнать,
Чтоб там, обняв его колени,
И умирать, и воскресать!
Посеянная Монахом надежда перешла обыкновенное любопытство, зэк, уже на полном серьезе, старался совместить ее со своим опытом выживания в ': сейфе – ', «И умирать, и воскресать!»
Сегодня хочется только воскресать. Жить, не думая о смерти. Ты к ней не готов. Пределом твоих сил оказался приговор. За ним ничего не видишь. Ты – как все.
А отец Кирилл? Откуда у него?! И есть ли?! Есть. Оно живет и движет человеком на земном пути, возможно, не совпадающее с его волей и интересами, но и не встречь им. Рядышком. С тем он уходит. Ты же – в абсолютном непонимании, неготовности принять судьбу.
Зажег свечу другого цвета? Много ли тех, кто проскочил мимо соблазна? Монах… Жить, как он, – страшный выбор! Не твой. Теперь бы любой хорош, да прошлое не станет настоящим…
«Изменить можно только сроки, – зэк пощупал пульсирующую вену. – Подвинуть поближе черту и шагнуть за нее».
Горящий мозг не желал давать ей имя – смерть, но и не нашел другого названия. Так оно и осталось простой чертой, за которой он безуспешно пытался разглядеть наполненное другим смыслом другое существование. Речь уже не шла о жизни, человек хотел существовать в каком угодно состоянии, увидеть себя пребывающим в каком угодно мире. Но быть… Увы, все находилось за гранью земного сознания…
…Морабели появился в камере смертников на четвертые сутки после вынесения приговора. То был уже другой Морабели. Он не угрожал, и в голосе пропали роковые нотки. Полковник сочувственно выпятил губу, приятельски кивнул. На этот раз от него пахло коньяком.
Зэк чувствовал это так остро, как может чувствовать только приговоренный к смерти.
– Не понимаю! – Важа Спиридоновнч жестом разрешил заключенному сесть на нары, прошелся
