интеллигента. Феликс Иванович, что отметили даже зэки, был небрит.
«Ты не ушел из его планов, – решил про себя Упоров, наблюдая за тем, как начальник режима остановился у входа в кабинет Геры Яновны и требовательно кашлянул. – Эта сука в погонах еще что- нибудь придумает покруче».
Гера Яновна, однако, никак не отреагировала, сказала тем же злым голосом:
– У меня обход. Вам придется подождать.
В конце концов обход кончился, а когда ушел подполковник Оскоцкий, заспанная Лена сообщила по секрету: начальник режима выясняет обстоятельства убийства руководителя агитационно- пропагандистской группы «За честный труд!» Ерофея Ильича Салаварова. Ему неясно, каким образом мог Опенкин оказаться в кладовой. Лена еще раз зевнула и, поправив подушку Упорова, забавно развела руками:
– А каким образом он оказывался в чужих квартирах и государственных кассах, – отвечает Гера Яновна. – Вор потому что…
– Лукавишь, оторва, – с ехидной подлянкой в голосе вмешался подслушавший разговор молдаванин, уже собиравший пожитки. – Сама того вора кликнула. Я же…
Он не договорил о том, что сидел в сортире и все слышал. Грек поймал его за нос, крутнул, отчего на дряблых щеках Биешу появились слезы.
– Эй! – крикнул он. – Сдурел?! Отпусти – больно!
– Я в порядке, – грек с силой оттолкнул Биешу к стене, наотмашь стеганул ладонью по лицу, – а ты сейчас начнешь все сначала, но с операционной! Подлец!
– Ты что! Борис! Ты что! – молдаванин понял, что будет бит, и сразу захотел мира. – Я так, для фортецела. Не при ментах же…
Короткий тычок в бок заставил Биешу согнуться, и грек говорил, глядя на него сверху:
– Я тоже для фортецела. Если ты будешь продолжать шутить, лучше найди веревку и вздернись. Козел! Тебя и зачинали как животное: в хлеву!
Он поймал Биешу за лицо всей пятерней, бросил себе под ноги:
– Ползи отсюда, не воняй!
«Грек учился драться, – подметил, наблюдая за движениями Заратиади, Упоров, довольный тем, что не пришлось ввязать самому. – И вообще он – интересный парень… Постой! Постой! Кто-то уже так говорил… о тебе». Порылся в памяти, вспомнил…
Спортивный зал «Крылья Советов». Тренер сборной страны по боксу, такой пижонистый дед в спортивном костюме, махровое полотенце переброшено через короткую морщинистую шею, подошел, ткнув кулаком в бок, сказал:
– Ты – интересный парень, моряк! В твоем левом апперкоте – твое будущее. Я вызову тебя на первенство страны. Готовься. Мог бы стать чемпионом страны или Европы.
А что? – Упоров изредка посматривал сквозь опущенные ресницы за тем, как грек продолжает воспитывать склонного к доносу молдаванина. – Этот дед научил бы тебя разным боксерским подлостям. И пошло – поехало!'
Размышления прервал бывший мастер вокзальных операций полувольный Георгий Блатов по кличке Хирург – тот самый, что организовал на Курском вокзале столицы передвижную камеру хранения и увез на ней сорок чемоданов участников выставки народных достижении. В зоне он филонил при коменданте и сейчас кричал хорошо поставленным голосом врожденного афериста:
– Заратиади! Биешу! Упоров! Попрошу всех во двор. Организованно принесем койки. Побыстрей, товарищи!
Упоров запахнул халат веревкой, толкнул дверь.
Успевший чуть-чуть прогреться воздух уходящего мая закружил голову, очищая ее от тяжелых мыслей.
Больничный двор, огороженный двумя рядами колючей проволоки, был завален трупами. Они лежали кучками и по одному. Между ними ходили старшина Подлипов с одноногим писарем из заключенных, рисуя на лбу убитых номер и привязывая к запястью картонные таблички с фамилиями.
– Стручков Семен Иванович! – кричал веселый, слегка заполошный Подлипов. – Из воров. Номер 94. Записал?
Одноногий писарь на деревянном протезе кивал непропорционально большой головой, едва сдерживал тошноту.
– Терпи, терпи, Звонарев! – подбадривал его Подлипов. – Или кишок ни разу не видал? Жену-то резал? Резал! Да с аппетитом! Батюшки – Упоров! Живой! То-то я смотрю: нет твоего трупа. Думал, куда под низ сунули, а он – бегает себе, стрекозел!
Упоров осторожно поднял с земли железную раму одноместной койки, сморщился от боли в животе и сочувственно посмотрел на Подлипова:
– Извините, так случилось. За меня Салаваров вызвался на тот свет сходить.
Старшина по-собачьи вздернул верхнюю губу, обнажив сверкающий ряд золотых зубов, переменил тон разговора:
– Канай! Капай, сказано, стерва! А ты чо хлебало раззявил?! Пиши: Сериков. Да, тот, что без носа. Из воров.
Упоров осмотрел двор дважды, прежде чем наткнуться на знакомую рубаху. Федор Опенкин лежал, разбросав руки, словно хотел схватить в охапку низкое, набухшее тучами небо, но потом передумал, а руки так и не сложил. Забыл, наверное…
Рядом с Федором стоял капитан, ковыряя носком сапога подтаявший шлак. Сапог загораживал разваленное на две части топором лицо зэка, над которым наклонился Подлипов, и крикнул:
– Сенцов Николай Фомич, кличка Интеллигент. Сука! – поглядел с опаской на капитана и поправился. – Из этих, ну, вставших на путь. Номер 119. Ты чо сквасился, шюатель?!
– Хрыпыт, – выдавил с величайшим усилием писарь.
– Шо сказал? Хрипит?! – Подлипов ухмыльнулся. – Простыл, наверное: земля-то еще холодная. Пиши! Так мы с тобой весь день провозимся.
– Хрыпыт же, гражданин начальник…
Подлипов озорно посмотрел на мрачного капитана, продолжавшего ковырять сапогом кучу шлака. Тот понимающе отвернулся. Тогда старшина встал на тощую шею Интеллигента правой ногой, а левую поджал, точно цапля. Писарь не выдержал, прикрылся школьной тетрадкой, в которую записывал покойников.
– Все! Более не хрипит, – Подлипов высморкался на очередного зэка. Пиши дальше. Сегекевич Александр Викторович. Какой же он масти? А пиши просто – педераст. Номер 111. Да не прислушивайся ты, дурень, не хрипит. Вишь, насквозь протолкнул ломом. Одного не могу в толк взять, Звонарев, за что педерастов то? Им же верх не нужон…
– Прицепом, гражданин начальник. Дайте закурить.
– …Получается, не зря Федя ножичком баловался. Глянь в угол: весь пощербил. Я-то по простоте душевной думал – озорничает, а озорство добрым делом обернулось…
Никанор Евстафьевич отхлебнул из блюдца глоток чаю, в третий раз переспросил с добрым разомлевшим от удовольствия взглядом.
– Говоришь, не пикнул Ильич? Камушком отошел?
– Сразу и привета вам не передал.
– Ох, ты, ешкни нос! – залился счастливым смехом Дьяков. – Не успел. Шибко торопился. Да! Фарт слеп, но справедлив. Одичал Ильич в довольстве и получил за грехи своп сполна.
Он поставил на край стола блюдце, попросил неизвестно кого:
– Чайку бы погорячей!
Тотчас сухощавый, с острыми бусинками карих глаз, татарин метнулся к печке, подхватил большой медный чайник, палил в отставленное блюдце черного, как деготь, чаю.
– Истинно сказано покойным моим учителем, царским попом Митрофаном Григорьевичем: «Совесть человек потерять может, смерть никогда не потеряет!» Нашла она и вас, Ерофей Ильич. Свободно нынче место главной суки. А Федя, царство ему небесное, вором умер. За такое геройство жизнь положить можно.
