Лукинском городище, невзирая на победу, нравилась мне все меньше и меньше. Как обезьяны – ей-богу! «Вся шелуха цивилизации слетела с него в один момент». С меня то есть. С шумом и криками изгнавший посягнувшего на мою территорию соперника, я напоминал самому себе вонючего скандального павиана с желтыми клыками и голой красной задницей. Человеческое естество не меняется со времен сотворения мира, а мне все же хотелось быть другим. Я старался таким казаться – вежливым и воспитанным. Но в критической ситуации хорошие манеры испарялись, а наружу лезло совсем иное: дикарская агрессия, низводящая меня до уровня узколобого мохнатого предка. Вот и сейчас это повторилось. Почему же нельзя было мирно разойтись, без стрельбы?
Я поднимал напольный настил древнего жилья и ругал себя последними словами за атавистические ужимки в Мугреевском лесу.
Сюда, в Новгородскую область, я приехал четыре часа назад. И сразу взялся за работу. Возня с лопатой помогала отвлечься от грустных мыслей по поводу временной потери человеческого облика. С городища я отвалил почти вслед за горе-копателями, спровадив их раздолбанную машину с глаз долой. «С глаз долой – из сердца вон». Но последнего не получилось. Душу терзали смутные сомнения. Во-первых, то, что компания дернула с площадки при первых же выстрелах. Такие орлы вполне могли сгонять за милицией. Во-вторых, ночевать на городище претило из-за опасения, что крестьяне, которых мамка дома заругает, вернутся под покровом ночи и сотворят мне поганку. Например, обольют палатку бензином и подожгут. Подумал я, подумал, да и ретировался от греха подальше. Не домой, конечно (зря, что ли, в такую даль перся!), но поближе к дому. Имелось на примете никому не известное селище XI–XV веков в районе Старой Руссы. Моя, так сказать, археологическая «вотчина». А поскольку ценными находками это место не изобиловало, возиться с ним мог только энтузиаст-бессребреник вроде меня, да и то когда случались приступы поискового зуда. Однако приехал я не зря.
Когда-то, сотни лет назад, стояло под Старой Руссой множество деревень. Некоторые сохранились поныне, а иные, знававшие Руссу еще не Старой,[1] были сожжены либо порушены, вследствие чего вымерли, заболотились и поросли лесом, в чаще которого я сейчас находился. С точки зрения же археолога, я рылся посреди большого поселка, причем, судя по размеру настила, на месте дома зажиточного крестьянина. В сырой земле дерево сохранилось настолько хорошо, что выкорчевывать древние бруски оказалось занятием нелегким, и поселение, для стороннего наблюдателя давно сгинувшее, представлялось мне вполне реальным и материально ощутимым.
Искал я предметы, всегда встречающиеся в пятнах культурного слоя, – кресала, пуговицы, ножи, прочую мелочевку, могущую стать наградой за нелегкую работу. Металлодетектора я на сей раз не взял и мог только надеяться (впрочем, безосновательно, как в дни ранней молодости!), что сейчас под лопатой хряпнет глиняный горшок, из которого побегут струйкой потемневшие от времени серебряные монеты. Должно же мне было свезти. Ведь сегодня было 23 мая, день апостола Симона Зелота, покровителя кладоискателей, наш профессиональный праздник!
Впрочем, деньги не были моей целью. Копал я ради научного интереса. Да и от моральных терзаний тяжелый труд отвлекал превосходно. Вот я и корячился, рога расчехлив. Убрал древесину, подтянул поближе таз и уже хотел начать просеивать землю, как вдруг заметил вдавленное в грунт инородное включение в форме широкой полосы. Оно лежало под бревном, и было ему как минимум полтысячелетия. Я опустился на корточки и пальцами осторожно разрыхлил почву вокруг своей находки. Предмет оказался березовой корой, плотно скрученной в свиток. В сгущающихся сумерках я извлек из земли толстый, малость сплющенный с боков цилиндр и внимательно осмотрел его.
Бересту, которую в этих краях испокон веков подкладывали под нижние венцы во избежание гнили, я уже встречал на этом раскопе. Березовая кора – материал к распаду устойчивый, и найденные мною обрывки оставались вполне плотными. Но они и были – обрывками, расплющенными листами. Этот же свиток имел явно не строительное назначение. И я догадывался какое.
Это в двадцатом веке большевики считали своим достижением повальный ликбез – ликвидацию безграмотности крестьян. Но задолго до них, в двенадцатом веке, новгородцы уже решили эту проблему. Читать и писать в этих краях умели почти все, а не только представители духовенства и купечества. Разве что самый тупой ловец, из леса или с реки не вылезающий и по лености ума отказывающий учиться, не мог разобрать буквы. Однако подобные ребята и поныне встречаются, так что безграмотность никаким коммунизмом не истребишь.
Береста же была здесь самым расхожим материалом, благо леса вокруг хватало. Пергамент – материал дорогой, вот население и пользовалось корой, процарапывая буквы похожим на шило писалом – насаженной на ручку железной иглой либо острой тетеревиной костью, – между прочим, весьма подходящим инструментом. Из бересты делали книги, обрезая куски коры по единому размеру. Особо ценные вшивали в железный переплет с тяжелыми чеканными крышками, снабженными застежками, чтобы береста не сворачивалась в трубочку. В книгах буквы прописывались чернилами из дубовых орешков или сажи с молоком, а на иллюстрации шла иногда недешевая киноварь. Надо заметить, такие книги были у новгородцев в ходу. Развлекательную литературу любили и в давние времена. Имелись и свои бестселлеры: фэнтези про Потыку, который ухватил Змея Горыныча за хобот и вытащил гада из поганой норы, боевик о том, как добрый молодец татарскую рать разогнал, всяческие сказы о Китоврасе, Бове-королевиче, наказании попа Балдой и прочие интимности. Люди за сотни лет не сильно изменились.
Чтива было много, но на Руси им растапливали печи. Поэтому сейчас находка берестяного свитка – событие. Однако же мне повезло. Я отряхнул трубку от земли и бережно упаковал в полиэтиленовый мешок, чтобы не рассохлась раньше времени и не потрескалась. Кора хорошо сохраняется в условиях постоянной влажности, которые было необходимо ей обеспечить. Разворачивать свиток буду дома. Теперь появился повод туда спешить.
Через пятнадцать минут я уже заводил мотор. Палатку я не ставил, поэтому возиться со сборами не пришлось. Покидав в багажник инструмент и посуду, я сел за руль и включил фары. Сумерки сразу превратились в непроглядную темень. Да и пусть их! Дорогу я знал достаточно хорошо, чтобы не тыкаться с выездом из леса.
Мне не терпелось вернуться домой. Очень хотелось заняться свитком. Судя по его величине, это самая большая из когда-либо найденных новгородских берестяных грамот. Интересно, сколько она может стоить?
Я постарался припомнить любителя подобных уников среди своих знакомых, но не сумел. И тут же усмехнулся, поймав себя на корыстных думках. Вот что значит кладоискатель: сразу стал прикидывать, кому продать. Да зачем мне теперь это нужно? Денег у меня хватает, могу позволить себе самостоятельное изучение находок. Как обрабатывать бересту я, в принципе, знаю, на истфаке учили. Разверну и попытаюсь прочесть. Это благородное дело должно скрасить досуг археолога-интеллектуала. Даже если этот археолог – «черный».
