Он наблюдал за мной молча, с некоторым страхом. Потом виновато сказал:
— Я и, правда, не думал, что… люди… сами по себе… на такое способны.
— Понимаю. Ты готов был бороться за права меньших братьев. Но мы вовсе не меньшие братья, Себастиан. И мы не нуждаемся ни в жалости, ни в снисхождении. — О, Господи, еще как нуждаемся…
Голос с чуть заметным акцентом выплыл из той странной тьмы, где живут радиоголоса, блуждая в эфире, точно призрачные рыбы.
«…и сейчас, после музыкальной паузы, о последних событиях в столице. Обнаружены виновники взрыва в Торговом Центре — ими оказались члены радикальной группы под руководством небезызвестного Романа Ляшенко. Главарь террористической организации приговорен к смертной казни — первый подобный казус со времен Новосибирского инцидента. Приговор приведен в исполнение. Объединенное правительство единодушно поддержало жесткие меры по урегулированию ситуации в городе и прилежащих районах, предпринятые перспективным политиком Аскольдом — возможно, это означает грядущие перестановки в правительстве и рост влияния клана Палеологов, в последнее время оттесненного враждующими группировками на второстепенные позиции. Прослушайте комментарий нашего политического обозревателя Вячеслава Новгородского…»
И уже другой голос произнес врастяжку: «Дорогие радиослушатели! Наша программа уже обращала ваше внимание на стремительный рост популярности Аскольда — возможно, единственного трезвомыслящего прогрессиста в составе нынешнего правительства. Последние события только подтверждают…»
— Достаточно.
Я выключил приемник.
— Но это… — недоуменно произнес Себастиан, — ведь та пленка попала к ним. Я говорю правду, Лесь. Почему же они молчат?
— Не знаю…
— Ты говоришь, там переговоры Аскольда… Может, проверяют ее подлинность? Боятся обострять отношения?
— Может быть, — я пожал плечами, — а быть может, просто не хотят вмешиваться. Ведь, если вдуматься, Аскольд ведет страну к краху — к полному коллапсу: пусть не немедленному… пусть через десять лет… или двадцать… Почему, как ты думаешь, Китай пошел с нами на сближение, когда они столько лет кричали об уникальном китайском пути? Да потому что оказались в полной заднице — сколько там людей осталось, в Китае, и все в резервациях, поставляют эти… изделия народного творчества… При нынешнем раскладе Евразийский союз ждет то же самое. Да через полвека у американцев будут такие технологии, что представить трудно — вплоть до межконтинентальных самолетов. Тогда нам, милый мой, никакая дружба с Китаем не поможет…
— Ты думаешь? Но Америка…
— Оплот свободы и равноправия? Может, и так. Но до нас им дела нет, Себастиан.
— Тогда, что же нам делать?
— Нам? — Я покачал головой. — Сам видишь. Теперь каждый сам за себя. У меня жена и сын — не хочу, чтобы они пострадали. Так что я постараюсь выбраться из города — если на мостах еще нет кордонов…
Ким, подумал я, нужно позвонить Киму. Сейчас они будут выявлять нелояльных — он попадет под колесо одним из первых.
Я уже протянул руку к трубке — и вздрогнул, когда телефон неожиданно зазвонил.
— Да?
— Лесь, — я настолько не ожидал услышать Гарика, что даже не распознал его по голосу, — это Гарик. Уходи из дому, Лесь.
— Что стряслось?
— У меня нет времени. Уходи. Постарайся найти Себастиана…
— Да он тут сидит…
— А! — произнес Гарик несколько ошеломленно, потом сказал: — Хорошо… Постарайся не… не отпускай его…
— Да что…
— Потом поймешь.
В трубке раздался какой-то шорох, потом далекий гул милицейской сирены.
— Беги, Лесь, — торопливо проговорил Гарик, — ты меня слышишь? Беги! И скажи Себастиану…
Какой— то посторонний звук, голоса, короткие гудки. Я осторожно положил трубку.
Поглядел на рюкзак на полу, потом махнул рукой.
— Пошли отсюда, парень.
— А как же… — Себастиан недоумевал точно так же, как минуту назад — я.
— Это Гарик звонил. Что-то там произошло. Похоже, его взяли.
— Георгия?!
— А что, так не бывало раньше? Ты же, вроде, учил историю…
— При Петре, разве, — сказал он неуверенно. — Да и то…
Я подтолкнул его к двери.
— Хватит болтать, пошли.
Верхние этажи элитарных домов оборудованы широкими уступчатыми карнизами — чистая декорация, разумеется, призванная тешить самолюбие крылатых созданий, давно уже, на заре эволюции, потерявших способность летать, но никак не желавших с этим смириться. По той же странной причине ни одному человеку — даже подросткам, которые вечно суют повсюду свой нос, — не приходило в голову ни с того, ни с сего разгуливать по этим карнизам: это были мажорские угодья, но угодья чисто символические, запущенные, обветшалые за ненадобностью. Я выбрался наружу через арочное окно и начал пробираться по карнизу, волоча за собой Себастиана.
— Почему сюда? Почему не по лестнице? — проворчал он.
— Помнишь вахтера? Который тебя впустил?
— Ну?
— Так вот, лучше не попадаться ему на глаза.
Он, кажется, удивился. Люди из обслуги наверняка были для него не больше, чем полезными предметами, — несмотря на все его демократические позывы…
— Он информатор, этот вахтер. Может, в холле нас уже поджидают…
— Зачем?
— Вот этого, — сказал я, — я и сам не понимаю.
И, правда, я даже как свидетель бесполезен. Может, Аскольд полагает, что я припас еще какую-то карту в рукаве? Или что пленка все еще у меня? Или что кассета была не одна? Так плевать ему на эту кассету… Раз уж ему удалось с американцами все укатать… что он им обещал? Концессии? Дешевое сырье? Бесплатной рабочей-то силы у него скоро будет сколько угодно…
— Лесь, — вдруг сказал Себастиан, — мне страшно.
— Тебе-то чего? Тебя они не тронут… Впрочем, Гарика же они тронули.
— Я боюсь высоты, — вдруг сказал Себастиан.
Я вытаращился на него.
— Вот это номер…
— А ты думал… — Он почти всхлипнул. — Мы же давно потеряли способность… летать… Вроде бы, какая разница? А все равно, позор… каждый раз, когда… эти воздушные потоки… аж сердце из груди выпрыгивает — а как я могу показать? Стыдно же…
Я с трудом подавил усмешку.
— Ясно.
— Я никому… только тебе…
— Польщен…
Осторожно (вряд ли эти конструкции отличались прочностью) подошел к самому краю карниза и
