Вскоре после наступления темноты, Хаарт перевел лошадь в шаг, мы прошагали еще минут десять, и, наконец, остановились в каком-то месте, которое, по-моему, ничем не отличалось от остальных. Мне ничего не оставалось, как слезть тоже. Он молча смотрел, как я расстегиваю подпруги, кладу перевернутое седло на землю и протираю спину лошади пучком травы.
Потом он сказал:
— Странно, что ты хoть как-то ездишь верхом.
— Мой отец был палеонтологом. Я ездила с ним в экспедиции.
Он даже не спросил, что такое палеонтолог, а, может, знал. Забрал у меня повод и увел лошадей куда-то за поваленное дерево.
Потом вернулся и стал разводить костер. Делал он все привычно, умело, но за все это время не произнес ни слова. Я особенно не усердствовала — просто сидела и смотрела на огонь. Когда в котелке закипело то, что там кипело, он протянул мне жестяную кружку. Это был какой-то отвар из трав, по вкусу дрянь порядочная, но, по крайней мере, горячий.
— Есть хочешь? — спросил он.
— Ага, — удивленно откликнулась я.
Он порылся в своем рюкзаке и протянул мне подозрительного вида хлеб, уже довольно черствый, и кусок такого же черствого сыра. Я подмела все это за пару секунд — я и не думала, что так оголодала.
Он спокойно наблюдал за мной.
— Тебе действительно нужно туда возвращаться? — наконец, спросил он.
Я как следует подумала.
— Зачем? Я хочу сказать… что я там оставила?
Я оставила там холод и мрак, и звуки выстрелов на ночных улицах, и друзей, которых уже не было. Та жизнь закончилась, когда за мной гнались штурмовики — с таким же успехом они могли меня убить.
В тяжелых временах нет ничего хорошего — они ломают вашу жизнь равнодушно, не спрашивая — все, на что вы надеялись, все, о чем мечтали… Но, когда они наступают, гораздо легче отличить важное от неважного. Все, что, казалось, определяло, все, что наполняло существование смыслом во дни благополучия — карьера, достаток, престиж… кто теперь об этом думает? Только о том, без чего человек действительно не выживет — не может выжить — безопасность, еда, сон… безопасность.
— По крайней мере, тут спокойно, — сказал он. — Там, у вас, сейчас не слишком уютно. Я еле выбрался.
— Ты хочешь сказать, что в том, что ты ходишь туда и обратно… нет ничего особенного?
Он пожал плечами.
— Если можешь добраться куда тебе нужно, это не так уж и сложно. Я знаю несколько человек отсюда, которые болтались там довольно долго. И — наоборот.
— И никто об этом не знает? Там, у нас, я хочу сказать… Я ни о чем подобном не слышала.
— Предположим, ты выбралась бы обратно, — сказал он. — Ты стала бы об этом говорить?
— Да нет, я же не совсем безумная. Какой смысл рассказывать — мне бы просто никто не поверил. Но это все как-то…непонятно.
Он кивнул.
— Я и сам не знаю, как это происходит. Всю механику, я хочу сказать. Но если прикинуть…это — единственный проход, о котором мне известно. Но, наверняка, должны быть еще… в других местах.
Костер трещал, отбрасывая на мокрые стволы черные и красные тени. Я сидела, завернувшись в пальто — не потому, что здесь было холодно — это был полусознательный жест самоизоляции. В темноте за мной и передо мной лежал абсолютно чужой мир.
— Когда я забралась на ту скалу, — сказала я наконец, — там, внизу, был обрыв и дальше — лес. А дальше — что?
— Дальше и есть лес, — ответил он. — Несколько дней пути — сплошной лес. А потом — болота. Но они гораздо дальше, очень далеко. Кочевье идет откуда-то оттуда.
— Кочевье?
— Я думаю, что-то происходит с этими болотами время от времени. Может, они высыхают или вымерзают, не знаю… И вся живность оттуда, скопом, валит на побережье. Обычно они проходят по равнине, мимо моего дома. В это время лучше не выходить.
— Какая живность?
— Не знаю. У вас таких нет.
— А в эту сторону — что?
— Лес. Потом равнина. Люди здесь в основном живут на равнине. У кромки лесов.
— И ты говоришь, что тут безопасно? При том, что какие-то странные твари…
— Это опасности, которые можно предвидеть, — сказал он. — Конечно, все дома огорожены. туда так просто не пройдешь. Но это от животных, не от людей, понимаешь?
— Ты потому и таскаешься с ружьем?
— На всякий случай, — сказал он. — Кто знает… Кстати, там в рюкзаке, есть одеяло. Если ты хочешь спать…
Спать я хотела, но заснуть никак не могла. Может, просто, чересчур устала. Такое бывает.
Он молча глядел на огонь. Сидел он спокойно, расслабленно, но производил впечатление человека, который в случае опасности может отреагировать моментально.
— Тебе нужно будет выучить язык. — сказал он.
— Язык?
— Я говорю на вашем языке потому, что жил на той стороне какое-то время, — пояснил он, — но тут, понятно, мало кто его знает. Вообще-то, здесь несколько наречий, но если ты, хотя бы, будешь знать язык кейяр…
— Кейяр?
— Ну, людей. У сульпов свой язык.
Наверное, мне и самой следовало это сообразить — не будь у меня в голове такая неразбериха. Когда-то у меня были способности к языкам…ладно.
Я наугад ткнула пальцем в ближайшее дерево и спросила:
— А это как называется?
Он сказал.
— Это значит — просто дерево? Или именно это?
— Именно это.
Может, у них вообще нет слова для просто дерево, как у эскимосов слова для просто снег? Поди пойми.
— Я должна записать это, а то ведь забуду. У тебя есть карандаш какой-нибудь? Бумага?
— Нет. — Он подложил под голову рюкзак и лежал, удобно растянувшись у костра. — И не рассчитывай их раздобыть где-нибудь. Тут такого просто нет.
— На чем же…как вы здесь пишете?
— Никто тут не пишет. — сонно ответил он. — кому это нужно.
Я обиделась.
— У нас азбука была еще в Древнем Египте. Или что-то там такое.
Он не ответил. Похоже, он уже спал. Костер догорал, вокруг стояла такая темнота… Кто-то там жил, за всеми этими деревьями.
Не то, чтобы мне было очень страшно, но меня била дрожь. Слишком уж все было непривычно. До того непривычно, что я до сих пор сомневалась в собственном рассудке. Лошади во тьме фыркали и переступали с ноги на ногу. Видимо, я все-таки, оказалась в загробном мире — при своем черном пальто и ворованных офицерских часах. Как могут люди обходиться без письменности? И как мне сладить с чужим языком? Что я вообще тут буду делать?
На этой последней мысли я и заснула.
