- Я открыл глаза моим врагам, чтобы они никогда не могли закрыть их для правды.
Он так мило отвечал на вопросы, что я решила рискнуть на большее.
- А как ты снимал кожу с этих людей без всяких инструментов?
- Тлалоци, мой жрец, призывал к себе кожу с их тел.
- Как? - спросила я.
- Моей силой.
- То есть силой самого Тлалоци?
Он снова нахмурился:
- Вся его сила исходит от меня.
- Разумеется, - отозвалась я.
- Я - его господин. Он мне обязан всем.
- Звучит так, как будто ты ему чем-то обязан.
- Ты не понимаешь сама, что говоришь.
Он начинал сердиться. Наверное, это не то, что мне надо. Я попробовала задать более вежливый вопрос.
- А зачем груди и пенисы?
- Кормить мою зверушку.
Он ничего не делал, но вдруг в пещере почувствовалось движение воздуха, будто сами тени разорвались, открыв туннель в тридцати футах от камня, на котором лежала я. И оттуда что-то выползло. Первое впечатление - сверкающая зеленая радуга. При каждом повороте на свету чешуя меняла цвет. Сначала зеленая, потом синяя, потом одновременно и синяя, и зеленая, потом жемчужные переливы - сначала я думала, что они мне померещились, но зверь повернул голову и сверкнул белым брюхом. Зеленые чешуйки переходили в синие поближе к голове и становились настоящей небесной синевой. Вокруг морды радужными цветами шевелилась бахрома из перьев. Существо повернулось и уставилось на меня, колыхая перьями вокруг чешуйчатой головы, и этой игре света и цвета позавидовал бы любой павлин. Большие круглые глаза занимали почти всю морду, как у крупной хищной птицы. Пара изящных крыльев, сложенных на спине, играла пестрыми бликами, но я знала, что снизу они должны быть белыми. Дракон прошел мимо на четырех ногах. Учитывая крылья, шесть конечностей.
Это был Кецалькоатль Драконус Гигантикус, если я правильно вспомнила латинское видовое название. Иногда их классифицировали как подвид драконов, иногда - как подвид горгулий, а иногда выделяли в отдельную группу. В любом случае этот вид был самым крупным и считался вымершим. Очень многих уничтожили испанцы, чтобы лишить туземцев боевого духа, убивая священных для них зверей, и вообще потому что это очень по-европейски. Увидел дракона - убей его. Не очень мудреная философия.
Я видела их только на черно-белых фотографиях, да еще чучело в чикагском музее. Фотографии не отражали и малую толику оригинала, а чучело - ну, наверное, чучельник попался не очень искусный.
Дракон вплыл в пещеру мерцающим клубком цвета и мышц. Такой красоты я в буквальном смысле никогда в жизни не видела. Наверное, это он и расчленял людей. Дракон раскрыл небесно-голубую пасть и зевнул, показав ряды пилообразных зубов. Звук когтей по полу был таков, будто идет свора баскервильских собак.
Супруг Красной Жены положил шлем на камень у моих ног и пошел приветствовать дракона. Тварь наклонила голову, чтобы ее погладили, очень по-собачьи. Самозваный бог почесал его чуть выше надбровных дуг, и дракон, сощурив глаза в щелочки, издал низкий рокочущий звук. Он мурлыкал.
Хозяин отослал его прочь игривым шлепком по мускулистому плечу. Я смотрела ему вслед, будто это было не наяву.
- Я думала, они вымерли.
- Мой зверек помог нам перебраться сюда, а потом он спал волшебным сном, ожидая пробуждения.
- Я не знала, что кецалькоатли способны на гибернацию.
Он снова нахмурился и подошел к моему изголовью.
- Я знаю, что значит ваше слово 'гибернация', но это был волшебный сон, наведенный моим последним жрецом-воином. Жрец принес себя в жертву, погрузив нас всех в очарованный сон, зная, что никто ему не поможет и он умрет один в этом чужом месте задолго до того, как я поднимусь.
Очарованный сон. Что-то вроде из Спящей Красавицы.
- Это и есть истинная верность - пожертвовать собой на благо лучших.
- Я очень рад, что ты понимаешь. Это очень облегчает то, что должно случиться.
Мне эти слова не понравились. Может быть, лесть никуда меня не приведет. Надо попробовать что-нибудь более для меня нормальное - скажем, сарказм - и посмотреть, не уведет ли это нас от вопроса о моей неизбежной судьбе.
- Я тебе не обязана верностью. Я не из твоих последователей.
- Только потому, что ты не понимаешь, - ответил он, и эти улыбчивые глаза глянули на меня с выражением полного душевного мира.
- То же самое говорил Джим Джонс перед тем, как дать всем яд.
- Я не знаю этого имени - Джим Джонс. - Тут он наклонил голову, как Итцпапалотль, когда она слушала голоса, не слышные мне. Теперь я поняла, что это может быть поиск в памяти других людей. - А, теперь я знаю, кто это. - Он глянул на меня красивыми и спокойными глазами. - Но я не безумец. Я бог.
Он вроде бы отвлекся, будто для него было важно, чтобы я поверила в его божественность. Если он должен убедить меня в ней, прежде чем убить, то мне ничего не грозит. Убить меня он может, но никогда не убедит меня, что он бог.
Он нахмурился:
- Ты мне не веришь.
И снова в его голосе прозвучало удивление. Я поняла, что он, несмотря на всю свою силу, выглядит молодо. Века рвались из глаз на его руках, будто через них можно заглянуть в самое начало творения, но сам он казался с виду молодым. А может, он просто не привык к людям, которые тут же не падали ниц, поклоняясь ему. Если за все свое долгое существование ничего другого ты не видел, то любой отказ от поклонения может тебя потрясти.
- Я бог, - повторил он, и снова в его голосе прозвучало снисхождение.
- Тебе лучше знать.
Но я постаралась, чтобы мое сомнение прозвучало бы явственнее.
Он еще сильнее нахмурился и снова навязчиво напомнил надувшегося ребенка. Испорченного ребенка, надувающего губы.
- Ты должна поверить, что я бог. Я - Супруг Красной Жены. Я тот, кто свершит отмщение убийцам моего народа.
- Ты имеешь в виду испанских конкистадоров?
- Да.
- В Нью-Мексико вряд ли найдется много конкистадоров.
- Их кровь течет в жилах детей детей их детей.
- Не сочти за обиду, но эти бирюзовые глаза ты вряд ли унаследовал от кого-то из местных.
Он снова надулся, и морщинки показались у него между бровей. Если он будет и дальше со мной разговаривать, недовольство станет привычным выражением его лица.
- Я - бог, созданный из слез народа. Я - сила, которая осталась от ацтеков, и я - тело, созданное магией испанцев. Их собственной мощью я сокрушу их.
- Не слишком ли поздно сокрушать? Пятьсот с хвостиком лет прошло.
- У богов другой отсчет времени, не такой, как у людей.
Он верил в свои слова, и я также знала, что он подыскивает самооправдание. Он бы раздавил испанцев еще пятьсот лет назад, если бы мог.
Может, мои мысли о нем как-то отразились у меня на лице, потому что он сказал:
- Тогда я был новым богом, поэтому не настолько сильным, чтобы сокрушить своих врагов, а потому
