Его кожа из бледно-зеленой стала попросту белой, и при виде его страха мне на секунду стало очень приятно. Андаис прислала его в мою постель и накажет его, если я его туда не возьму. Накажет и меня, но сейчас мне до этого не было дела.
– Откуда мне было знать, что она для тебя что-то значит, принцесса Мередит?
– Считай, что я тебя предупредила, Онилвин... – Я повысила голос, чтобы меня услышали по всему коридору: – ...И вас тоже, кто меня еще не знает! Онилвин решил, что смерть служанки ничего для меня не значит.
Мужчины в дальнем конце коридора повернулись ко мне лицом.
– Когда я жила при дворе, я много времени проводила с малыми фейри. Большинство моих здешних друзей – не сидхе. Вы постарались объяснить мне, что для вас я недостаточно чистокровная. Ну что ж, теперь только себя вините за мою демократичность, столь несвойственную знатной особе. Подумайте над этим хорошенько, прежде чем сказать мне какую-нибудь глупость в стиле Онилвина. – Я повернулась спиной к названному стражу и сказала потише: – Припомни все это, Онилвин, прежде чем опять откроешь рот.
Он буквально упал на одно колено и склонил голову; впрочем, скорее всего он хотел скрыть свою злобу.
– Я во всем повинуюсь принцессе.
– Вставай и уйди от меня куда-нибудь подальше.
Дойл отослал его в дальний конец коридора, и он ушел без возражений, хотя звездочки в его глазах пылали от гнева.
– Я не согласен с Онилвином, – проговорил Аматеон. – Не во всем по крайней мере. Но ты действительно собираешься привести сюда полицию людей?
Я кивнула.
– Королеве это не понравится.
– Да, не понравится.
– Так зачем ты рискуешь ее гневом, принцесса? – Он был искренне удивлен. – Нет на свете ничего и никого, ради чего я готов был бы вызвать на себя ее гнев. Даже ради собственной чести не стал бы.
Он был одним из тех, кто превратил мое детство в ад, но совсем недавно я разглядела другую сторону Аматеона. Испуганную, ранимую и беспомощную. А тех, о ком я знаю, что они тоже чувствуют боль, мне всегда было трудно ненавидеть.
– Беатриче была мне другом, но еще – что важнее – она принадлежала к моему народу. Править людьми – значит защищать их. Я хочу поймать того, кто это сделал. Я хочу найти его и покарать. Я хочу, чтобы он, она или они больше ни с кем такого не сделали. А репортер был нашим гостем, и убить его вот так – это оскорбление всему двору.
– Но ведь тебе безразлична честь двора, – удивился он, искренне пытаясь понять меня.
– Нет, не безразлична.
Он сглотнул так громко, что мне было слышно.
– Ни одна смерть не напугает меня настолько, чтобы ввести людей-полицейских в наш дом, даже моя собственная.
– Почему ты так боишься полиции?
– Я не боюсь полиции. Я боюсь гнева королевы, а она разозлится, если их пригласить.
– Никто не будет убивать людей, которых я клялась защищать, Аматеон. Никто.
– Но ты еще не клялась! Тебе не давали присягу, ты не сидишь на троне!
– Если я не сделаю все, что в моих силах, чтобы поймать убийцу, чтобы защитить всех в этой земле, от мала до велика, то я не достойна никакого трона.
– Ты спятила, – сказал он, выпучив глаза. – Королева тебя убьет за такие слова.
Я оглянулась на тело Беатриче и подумала о другом теле, много-много лет назад. Королева не спрятала тело моего отца от журналистов по одной-единственной причине: они нашли его раньше. За мили от холмов фейри, разрезанным на куски. Они нашли его и сфотографировали. Его телохранители не только опоздали спасти его жизнь: они не уберегли ни его тело от позора, ни меня от этого ужаса.
Полицейские что-то пытались расследовать, потому что его убили не в наших землях, но им никто не помогал. Их не пустили ни в один из наших холмов. Им запретили допрашивать кого бы то ни было. Их остановили еще до начала работы потому что королева была уверена: мы сами найдем убийц. Мы их не нашли.
– Я напомню тете, что она сказала, когда был убит мой отец, ее брат.
– А что она сказала?
Аматеону ответил Дойл:
– Что мы сами отыщем того, кто убил принца Эссуса, что поди будут только путаться у нас под ногами.
Я посмотрела на него, и он ответил мне прямым взглядом.
– На этот раз я скажу ей, что у людей есть наука, от которой сидхе не спрятаться. Что единственная причина, по которой полицию нужно держать в стороне, – это если она не хочет, чтобы убийцу нашли.
– Мерри, – вмешался Рис. – Я бы на твоем месте сформировал это по-другому.
Он несколько побледнел от моих слов. Я покачала головой:
– Ты не принцесса, Рис. А я – принцесса.
Он улыбнулся, все еще бледный.
– Ну, не знаю... Наверное, в короне я бы миленько смотрелся.
Я невольно рассмеялась. А потом обняла его.
– Ты бы смотрелся восхитительно.
Он обнял меня в ответ.
– Ты обсудишь это с королевой, прежде чем сделать заявление для прессы или позвать полицию, правда?
– Да, и говорить стану только с полицией. Сперва надо постараться выставить отсюда журналистов.
Он обнял меня крепче.
– Благодарение Консорту!
Я высвободилась из его объятий и буркнула:
– Я знаю, чего хочу, Рис, но я не самоубийца.
– Ты надеешься, что она любила брата достаточно, чтобы чувствовать свою вину, – сообразил Аматеон, и я стала думать о нем немного лучше.
– Что-то в этом роде, – подтвердила я.
– Ей никто не дорог, кроме принца Кела, – заявил он.
Я обдумала это утверждение.
– Может, ты прав, а может, ошибаешься.
– И ты, в надежде, что я ошибаюсь, согласна рисковать жизнью?
– Нет, не жизнью. Но я рискну.
– Ты так уверена, что не ошибаешься?
– Насчет королевы – не уверена. Но я права в том, что касается расследования. Я знаю, что мы должны сделать, и я намерена добиться от королевы согласия.
Он вздрогнул.
– Если ты не против, я лучше останусь здесь – посторожу коридор.
– Я не хочу, чтобы со мной шли те, чей страх перед королевой больше желания поступить по совести.
– О черт, Мерри, тогда с тобой никто не пойдет, – сказал Рис.
Я взглянула ему в глаза. Он пожал плечами.
– Мы все ее боимся.
– Я пойду с тобой, – заявил Холод.
– И я, – сказал Гален.
– На мой счет сомнения есть? – спросил Дойл.
