— А на кого ты охотишься?
— На сокола, сударь, — ответил юноша.
— На сокола. Каким же способом?
— Вот, сударь, видите эту птичку, а это сеть…— сказал он и приподнял одной рукой палку. Палка задрожала. Другой рукой он поднял сачок с карманчиком на конце. — Теперь как раз такое время, когда соколы вылетают на охоту. Сокол заметит сверху птичку, подумает, что она запуталась в сети, налетит и вопьется в нее… А я из ямы под папоротником накрою его сачком.
Охотники удивились: ничего подобного они раньше не слыхали,
Царские сокольничие-иранцы ловили соколов иным способом.
— Ты откуда? — спросил Георгий.
— Я лаз, сударь.
— А как же ты, лаз, очутился здесь? — Я пленник царя Георгия, сударь.
Георгий еще более удивился. Лазов никогда не брали в плен его воины. В Ухтике было взято в плен много греков, в Анатолике-армян. Греков он определил в каменщики, армян освободил, А про лазов он не помнил.
— Тебя из Лазики привезли сюда? — переспросил Георгий.
— Нет, из Пхови, сударь.
— Как тебя звать?
— Арсакидзе, сударь.
— Как же ты очутился в Пхови, несчастный лаз? — Отец мой был зодчим у кветарского эристава,
— А где теперь твой отец?
— Его убили царские воины при взятии Кветари. Георгий вспомнил фамилию, которую упоминала Шорена в Кветарском замке в тот злополучный вечер.
— Разве Колонкелидзе строил церкви?-снова обратился он к юноше.
— Одно время я и отец строили церкви, но кветарский эристав вдруг переменил веру, стал разрушать церкви и строить крепости,
Георгий умолк.
— А кого же ты поймал там на дереве? — обратился Эстате к Арсакидзе.
— У меня улетел обученный сокол, вот я и поймал его, — ответил лаз, подняв со дна ямы сокола с перевязанными крыльями, и показал охотникам.
— А для чего тебе теперь сокол, ведь перепелиный лет уже кончился? — спросил Георгий.
— Я буду с соколом охотиться на журавлей.
— Где ты этому выучился, юноша?
— В Лазике, сударь, там на журавлей охотятся с соколами.
Георгий удивился. Арсакидзе вылез из ямы. Эстате обрадовался, — подошел поближе к юноше и стал разглядывать его с ног до головы.
— Да не тот ли это юноша, что зарезал петуха под деревом? — спросил царь Ломаисдзе.
Эстате кивнул головой.
— Тот самый, Глахуна.
— Скажи мне, юноша, зачем ты зарезал петуха под дубом? — обратился Георгий к Арсакидзе.
— На прошлой неделе я выздоровел от оспы и потому принес в жертву красного петуха.
— Где такой обычай?
— У нас в Лазике.
Арсакидзе развязал крылья соколу, надел на большой палец левой руки кожаную рукавичку и посадил на нее птицу. Затем погладил сокола правой рукой от головы до хвоста, приласкал хищника.
Сокол злыми глазами озирался на незнакомых людей. Арсакидзе шел впереди, за ним следовали четыре охотника. Не успели охотники дойти до каменистого берега Арагвы, как из ключевины взлетел журавль. С юношеским восторгом стал следить Георгий за тем, как Арсакидзе натравливал сокола на летящую птицу.
Журавль, взлетев в небо и расправив крылья, поплыл по воздуху. Сокол взмыл ввысь и вмиг очутился над журавлем. Журавль отклонился от хищника и полетел к западу. Сокол отстал немного, но затем быстро нагнал журавля, всадил в него когти и кинул его вниз..
С криком побежали охотники к тому месту, где упал журавль. Георгий забыл про боль в ноге и первым очутился у цели. В высохшем русле реки бился журавль. Сокол сидел на нем с расправленными крыльями и клевал свою жертву, водя кругом зрачками цвета проса.
Арсакидзе посвистел соколу, подкрался, приласкал его, погладил по голове. Сперва высвободил его средний коготь, а затем по очереди и остальные, достал из кармана кусок мяса и, отобрав у сокола журавля, дал ему взамен мясо.
Кровь бежала из запрокинутой, как тонкое горло лекифа, шеи журавля. Он захлопал крыльями и судорожно вытянул их. Странный беспомощный звук вырвался из его горла. Затем зрачки у журавля побелели, и он покорно отдался смерти.
Георгий шел рядом с Арсакидзе, не сводя глаз с сокола.
— Где ты поймал эту птицу, юноша?
— В Сапурцле, сударь.
— А хороши ли черные соколы на охоте?
— Черный сокол хороший ловчий, но его трудно приручить. Дурной нрав у него, упрям, строптив и залетает далеко.
— А что скажешь о соколе ржавого цвета?
— Такой сокол — разиня.
— А рыжий?
— Рыжий лучше и черного и ржавого, сударь, но лучше всех сокол стального цвета: он крупный, быстро приручается, и нрав у него покладистый.
Георгий шел молча. Он думал о Шорене, вспомнил о взятии Кветарской крепости, вспомнил о том, как выжгли глаза Колонкелидзе, и горькой показалась ему жизнь. Царь и Звиад нагнали тогда пленных в пути. С исцарапанными щеками ехала верхом Шорена, рядом с ней Арсакидзе с закрученными назад руками.
«Каким приятным юношей был он тогда и каким стал несчастным в плену, бедняга», — подумал о нем Георгий и вновь обратился к Арсакидзе:
— Чем ты занимаешься теперь в Мцхете?
— Я работаю подмастерьем у Фарсмана Перса, сударь.
— Фарсман хороший мастер? — спросил царь.
— Он очень своенравный, ни с чьим советом не считается, трудно с ним работать.
— А ты можешь работать самостоятельно?
— А как же, сударь, ведь я выстроил церковь в Цхракари еще два года тому назад.
Георгий видел эту церковь.
— А у нас ты строил что-нибудь?
— Я закончил в этом году Итвалисскую церковь. Гебргий знал и эту церковь, она, ему нравилась. «Нужно поговорить с этим юношей, — может быть, он пригодится для строительства Светицховели». — Зайди-ка завтра к царю, — неожиданно сказал он, — говорят, что католикос и царь Георгий хотят строить Светицховели.
— А кто меня до царя допустит?
— Завтра приходи во дворец, я там буду и представлю тебя царю.
Охотники улыбнулись.
Арсакидзе заметил это и тоже улыбнулся. Он посмотрел на того, кого охотники звали Глахуной, оглядел его убогую одежду и подумал: «Обманывает меня этот рыжебородый».
Наступил вечер.
Сумерки спустились на берега Арагвы, в лесу все затихло, по небу неслись к югу караваны журавлей. Кричали отставшие одинокие птицы. Одна-единственная звездочка мерцала в небе. Красные и
