«Ведь рад, что ты не молочный брат Шорены?»
Арсакидзе был поражен этим известием. Он даже не стал вникать в смысл улыбки своей собеседницы.
— Шорена росла одна в замке эристава. Из дворян не было никого поблизости. Не могла же она дружить с рабами! Выросли вместе, бывали вдвоем, и потому вас объявили молочными братом и сестрой, — сказала Вардисахар и снова испытующе посмотрела на юношу. Но на его лице ничего не могла прочесть, кроме изумления.
Она снова встала, собираясь уходить.
— Мы так долго не виделись, Вардо, отчего же ты торопишься уйти? — сказал он и заглянул ей в глаза. — Может быть, другой тебе приглянулся?
Девушка покраснела.
Это показалось ему подозрительным. Он вспомнил, как странно сверкали ее глаза, когда она говорила о царе Георгии.
Он обнял женщину за шею.
— Погаси светильник, — опять попросила Вардисахар.
— Нет, не погашу, — упрямо ответил юноша. Правой рукой он обнял женщину.
— Не надо, — взмолилась Вардисахар,-отпусти меня сегодня домой, в другое время я тайком уйду от госпожи и приду на всю ночь, если хочешь.
— В другое время? Тогда я другую найду! — Юноша разозлился.
Женщина зарделась. Юноша, не помня ни о чем, схватил ее и уложил на тахту, целовал ее в шею, в уста.
Уста Вардисахар рдели, как кизил, но она продолжала бороться.
Снова перехватил ей руки Арсакидзе, потянулся поцеловать ее, но вдруг отпустил и вскочил.
— Что это у тебя на груди? Девушка покраснела и ничего не ответила.
Юноша различил на груди Вардисахар следы укуса, Взбешенный, он грубо крикнул ей в лицо:
— Распутница, ты все еще продолжаешь блудить! С тебя не довольно, что тебя тискал аланский царь!
— Не оскорбляй меня незаслуженно, — сказала она. — Клянусь тобой, ни с кем не делила я любви к тебе.
— Не клянись мной, блудница! — крикнул юноша, — Ты собой клянись!
— Успокойся, успокойся!-умоляла Вардисахар. — Ты только успокойся, я расскажу тебе подробно обо всем.
— Что ты можешь мне рассказать больше того, что я вижу своими глазами!
Женщина встала, поправила рубашку. Ревнивец сорвал с нее три застежки.
— Где мои жемчуга?
Арсакидзе нашел их и вложил ей в руки.
— Это подарок твоего любовника? Не забудь, возьми с собой. Знаю, как ты жадна на подарки…
— Шорена подарила мне вчера эту рубашку с жемчужными застежками.
Юноша зло улыбнулся.
— Если не веришь словам моим, думай как хочешь, — сказала Вардисахар.
Ее спокойствие взбесило его еще больше.
— Говори сейчас же, чьи это укусы, не то не выйдешь отсюда живой.
Вардисахар бросилась к нему, закрыла ему рукой рот,
— Помолчи, шальной, разбудишь старуху. Имей терпение, расскажу все.
— Кто бы ни пришел ко мне, всем буду говорить, что ты распутница и лгунья!
Вардисахар оправила платье. Села в кресло, скрестив руки, и рассказала обо всем приключившемся с нею три дня тому назад.
— Царский скороход приходил во дворец Хурси. Это он поступил так со мною.
— Лучше бы убил тебя этот скороход! Женщина сидела и горестно плакала.
— Если ты не распутная, как же ты впустила в дом чужого человека? — спрашивал ее Арсакидзе.
— Подумай сам, как могла я, пленница, не впустить в дом царского скорохода? Да я не была одна — прислужница Мелания была дома…
— Если ты не врешь, скажи, как звали царского скорохода?
Она задумалась, подняла голову, взглянула в глаза юноше и в раздумье произнесла:
— Глахуна Авшанидзе.
«Так вот почему ты хвалила царя Георгия!» — хотел было сказать Константин, но прикусил язык.
«Еще хуже — значит, это был сам царь Георгий, а он уж, конечно, не ограничился укусом».
Арсакидзе окончательно решил, что цацали, изменила ему.
— Вставай и уходи сейчас же отсюда, и чтобы глаза мои не видели тебя больше…
Женщина зарыдала, упала к его ногам, целовала колени.
— Не гони меня, я ни в чем не повинна.
— Если ты не уйдешь, я сам уйду! — грубо крикнул Константин.
Женщина встала, вытерла слезы, накинула покрывало на голову.
— Я уйду, но знай, я буду мстить тебе!
Она ушла, и когда Арсакидзе поглядел ей вслед, то заметил, что плечи Вардисахар продолжали вздрагивать.
XXIX
Арсакидзе не спал эту ночь. Лаяли собаки под липами, какой-то шум послышался во дворе. Арсакидзе встал.
Опоясался мечом и вышел во двор. Там никого не оказалось. Собаки окружили его, виляли хвостами, трогали лапами, ласкали нового хозяина.
В саду спали цветы и пчелы.
Странное жужжание доносилось с пасеки, словно пели во сне эти всеми любимые насекомые. Мужественно боролся фазан с темнотой в долине Цицамури. Белые, совсем белые облака мелькали в горах, а горы были так легки, что казалось, вот-вот снимутся они с земли и растают в эфире. Под ними лежала долина Арагвы, похожая издали на море, дремлющее в заливе у Лазистана.
Стоял Арсакидзе и вспоминал море и свое детство. Вернулся в дом. Снял меч.
Но не спалось ему. Вардисахар его встревожила. Это измена. Но она не была для него неожиданной. Более неожиданным оказалось другое: Шорена— не молочная сестра. Молочная сестра-Мзекала…
Теперь вспоминает Арсакидзе: мать часто произносила это имя, раз даже заставила попа отслужить панихиду за упокой души Мзекалы…
Он лежал, вытянувшись на тахте, в темной комнате. Мысли снова возвращались к Шорене.
И так же как на исходе июня, когда в пасеке появляется новая матка, роем подымаются пчелы и преследуют улетающую от них царицу, так в этот миг поднялись мысли его и полетели за Шореной.
Вардисахар сказала правду. Он вспоминает подробно обо всем. После смерти Мзекалы семья Арсакидзе уехала в Лазистан. Пять лет про жили они там, затем жили в Константинополе и лишь после этого возвратились в Пхови.
Как вчерашний день, помнит Арсакидзе свою встречу с Шореной. Она была девочкой тоненькой, как стебелек русые локоны падали на щеки. Она прыгала, насвистывала, резвилась, как мальчишка, и скакала на неоседланной лошади.
Арсакидзе решил как можно скорее повидать дочь Колонкелидзе. Раз Гурандухт приехала в Мцхету- увидеть Шорену будет нетрудно. Так же как и в Пхови, он пойдет без приглашения в семью Колонкелидзе — просто, как приходит молочный брат в дом молочной сестры. Но вспомнил, что на этой неделе он очень
