архиепископ Максим окрестил его этим именем. Ты ведь знаешь, я не люблю греческих имен.
Еще не доехали до Сапурцле, а солнце стало уже припекать. От зноя свернулись листья вяза. Всадники погоняли взмыленных коней. Вамех Ушишараисдзе сплел листья тыквы и напялил их на шлем. Габо шутил, что в таком виде он может сойти за медвежье пугало. Изнуренные зноем буйволы валялись в лужах. При появлении всадников они начинали скорбно мычать. Стая псов с высунутыми языками кинулась под ноги лошадям. Забившись в кусты, ворковали дикие голуби. Кони то и дело тянулись к воде. Взмывали коршуны, чертили круги на прозрачном небосводе, тоскливо покрикивали, словно жалуясь небу на тяготы сожженной зноем земли. Контуры замков, храмов и древних развалин выступали как нарисованные в бездонной синеве. Ящерицы скользили через дорогу, змеи, подняв головы, прилипали к уступам утесов. Арагва прыгала по громадным камням, ударяясь о скалы. Ревело эхо. На берегу Арагвы путники решили отдохнуть. Габо развязал бурдюк, они позавтракали, выпили немного вина. Надо было к вечеру добраться до Гудамакари, и потому они снова двинулись в путь.
На горе сверкнула белая церковь, показались стены ее ограды. Около деревни они встретили целое воинство босоногих монахинь.
Женщины в черных запыленных одеждах шли с покрытыми головами.
— Как они переносят в своих черных одеяниях этакий зной? — сказал Гиршел Георгию.
— Святоши все легче нас переносят, — ответил Георгий.
Монахиня, шедшая впереди, держала в руках завернутую в белое полотно глиняную статую Лазаря. Другие тащили мучные мешки и белые тюки.
Шли босоногие монахини и пели:
Подошел Лазарь к дверям,
Пялит он глаза…
Георгий и Гиршел ехали вдоль дороги и разглядывали монахинь.
Гиршел нагнулся к Георгию и шепнул: — Посмотри, какое сборище уродливых баб. Какие они сутулые, горбатые, кривые.
И в самом деле, мимо них в пыли тащились какие-то страшные уродки, похожие на деревянные куклы с развалившимися бедрами, колченогие, плоскогрудые и узкоголовые; иные же, наоборот, широкоплечие, с плоскими талиями, напоминавшие пугала.
— А ведь среди них есть и красивые, — шепнул Георгий владетелю Квелисцихе. — Посмотри на тех, что идут по косогору. Какие стройные девушки!
Они пустили лошадей и поравнялись с передними рядами монахинь. Из-под платков алели загорелые щеки, сверкали грустные глаза, чернее ночи. Гиршел заметил и других: русых, белолицых женщин, чуть веснушчатых, полногрудых, прямоногих и стройных, как древки хоругвей. Маленькие и белые, как голуби, ножки топтали дорожную пыль… Георгий снова наклонился к Гиршелу и шепнул ему: — Кто осудил этих несчастных женщин на вечную печаль, а их красоту — на праздное увядание? Неужели только для того они живут, чтобы стать добычей смерти? И неужели никому не удастся вкусить их цветущую сладость?
— Знаешь, Глахуна, когда я был в стране сарацин, вид женщин под чадрой волновал меня. Как легкая желтизна на белом винограде в конце сентября, так и тень от чадры красит лицо женщины в мусульманских странах. Среди магометанских жен немало и распутниц. Идешь, бывало, вечером по глухой улице. Морской ветер развевает юбки и чадру. Проходит мимо женщина в чадре, и если ты ей понравился, она сама подсобит ветерку, откинет на мгновение чадру и покажет лицо прекраснее иранской розы. Я имею в виду розу Экба-таны, которая распускается первой в месяц цветения роз. Не думай, что она красная, нет, она цвета старинной слоновой кости, как скипетр Багратионов, что ты показывал. Я любил женщин, хранимых тенью чадры, недоступных постороннему глазу. Ты меня понимаешь?
— Говори короче, Гиршел, многословие иногда портит речь. Ты любишь таких женщин, как твоя невеста, дочь Колонкелидзе, не правда ли?
Гиршел подтвердил догадку друга кивком головы и посмотрел на лукаво улыбающегося Георгия. А затем пришпорил коня. Проехали подъем, Монахини свернули вправо. Как грачи, рассыпались они по остроконечному холму.
В гору подымались двадцать латных всадников. Поравнявшись с Георгием и его спутниками, они крикнули:
— Кто вы такие?
— Мы воины царя Георгия, — ответили все четверо. Всадники соскочили с коней и приветствовали друг
друга, после чего встреченные направились в Мцхету. Георгий продолжал беседу, прерванную Гиршелом.
— Если тебе нравятся красавицы под чадрой, то и старый пень Фарсман тоже твоей породы,
— Ты о чем, Георгий?
— Фарсман повадился в Мцхетский женский монастырь и обесчестил там немало красивых девушек. Дочь Шарвашисдзе прижила от него ребенка. А недавно он увлек девочку Фанаскертели. У нее ланиты цвета старинной слоновой кости, как раз такие, какие ты любить, Гиршел.
— Ну а дальше? — спросил Гиршел.
— А дальше ничего. Ты что думаешь, дорогой Гиршел, наши законы писаны только для глупцов? Умные устраиваются таким образом, что взамен их в ловушку правосудия попадают дураки. Католикос Мелхиседек запрыгал, как стрекоза, требуя для преступника самой суровой казни.
Царь пришпорил коня. Гиршел не выдержал, спросил:
— Ну, а что ты сделал, Глахуна?
— Что я смог сделать? Не мог же я отрубить ему голову из-за какой-то девчонки. Звиад-спасалар сообщил мне, что Фарсману известны некоторые важные тайны и что мы должны их выведать у него. Мы и решили женить его, и знаешь — на ком?
Гиршел остановил коня:
— На ком?
— На Вардисахар, служанке твоей невесты Шорены. Я знаю, какой ты бабник: если ты увидишь эту женщину, ты, пожалуй, еще на год отложишь свадьбу.
Гиршел улыбнулся и легкомысленно спросил:, — А где теперь эта женщина?
— Я тоже точу на нее зубы, и если мне удастся ее заполучить, то знай, я не стану ждать твоего благословения.
Георгий придержал коня, так как Ушишараисдзе и Кохричисдзе отстали. По полю шла огромная толпа. Впереди колыхались хоругви, а за ними шли священники. Несли иконы для погружения их в реку. Босоногие женщины пели «Лазаря». В деревнях мальчишки обливали девочек водой. Девочки бегали и хохотали. Царь и эристав отстали от своих спутников, чтобы вволю насладиться скабрезными разговорами.
Абхазская лошадь сопела под тяжестью богатыря Гиршела. Путники въехали в укрепленную деревню. На взгорьях ревели ослы, они тащили на спине кувшины с водой; мальчики-верзилы, сидя верхом на ослах, волочили по земле босые ноги.
XXXVI
В церкви с белым куполом ударили в било. По узеньким тропинкам с ревом тронулись овечьи отары и, как мутные волны, залили склоны ближайших гор. Бараны и овцы скатывались прямо в воду.
Ревели бычки, возвращающиеся с пастбищ, ржали кобылы, босоногие женщины шныряли по проселкам с глиняным Лазарем в руках и жалобно пели:
Подошел Лазарь к порогу, Пялит глаза… Господи, дай нам грязи, Не хотим мы больше засухи. Уставшие всадники молча ехали на взмыленных лошадях и поглядывали на босоногих баб. Им приелись ласки придворных дам, они мечтали целовать обветренные щеки…
В ущельях путников встречали дозорные. Слышались окрики с башен и крепостей. Их окружали
