— Ну, давайте скорее!
Взял Лэха за кисть, сунул ее в окошечко. Что-то защекотало Лэху пальцы, он попытался выдернуть руку. Человек в форме, удерживая ее, усмехнулся.
— Чего ежишься? Первый раз, что ли?
Щекотание кончилось, Лэх вернулся к барьеру. Человек со странными петлицами поднял трубку телефона.
— Двенадцатого… Ага, это я. А двенадцатый?.. Вышел заправить зажигалку?.. Никогда его на месте нет. Слушай, тут явился тип с письмом от Кисча… Именно от самого. Написано, чтобы приезжал… И человек тот — я проверил… Подождать? А сколько его ждать — он заправит зажигалку, потом еще обедать пойдет?.. Ну… Ну… Ладно.
Положил трубку, повернулся к Лэху. Подумал, повозился с чем-то у себя под столом. В стене открылась дверь. Там стояла кабина лифта.
— Пятый уровень. Комната пятьсот сорок или сорок один. Спросите, в общем.
Все это, вместе взятое, так ошеломило Лэха, что он автоматически нажал кнопку, опустился и, только выйдя в просторный, наполненный народом зал с голубоватым светящимся потолком, пришел в себя и глухо, растерянно выругался:
— Чтоб им провалиться, дьяволам! Чтоб их наконец задавило как-нибудь, прижало и расплющило!
Выходило, что старые дома с цветочками, пушка за оградой, ресторан с живыми огурцами — обман, ложь. Маскировка, под которой тот же привычный комплекс, та же военно-промышленная тощища. У Лэха заныло сердце — ведь некуда же деваться, некуда! — но через полминуты он почувствовал металлический вкус во рту и взбодрился. Собственно, иначе и быть не могло, мир надо брать таким, как он есть.
— Ладно… Черт с ними, с этими гадами!
— С какими?
Он вымолвил это в пространство, но смотрел прямо перед собой на девушку в алюминиевых брюках и светлой кофточке, которая как раз приближалась. Получилось, будто он обращается к ней.
— Нет, это я так… Не скажете, где тут пятьсот сороковые?
Девица указала ему на один из коридоров, что радиально расходились от голубого зала. Он побрел, поглядывая на номера. Ему и в самом деле было бы не ответить, кого он имеет в виду под теми, которых хорошо бы расплющить. Какие-то люди, которые не то чтобы планировали Лэха угнетать, но были к этому причастны. Не именно одного Лэха, естественно, а всех. Те, которые начинают с маленьких уступок несправедливости, злу и, постепенно восходя по социальной лестнице, кончают черт знает чем.
…Пятьсот тридцать пять, восемь… Вот наконец сорок.
Постучался. Ответа не последовало. Отворил сам. Тут было что-то вроде прихожей, обставленной дорогой индийской мебелью. Две двери вели куда-то дальше. Постучался наугад.
Изнутри отозвались:
— Войдите!
Голос Кисча, который Лэх хорошо знал по присланным пленкам.
Лэх вошел. За кабинетным столом в высоком кресле сидел Сетера Кисч и что-то писал.
У него было две головы.
Мгновение они смотрели друг на друга, потрясенные. Лэх — в два глаза, Кисч — в четыре. Затем Кисч с легким криком вскочил, щелкнул на стене выключателем. С минуту из темноты доносилась какая-то возня. Голос Кисча, прерывающийся, нетвердый, спросил:
— Кто вы? Что это вообще такое?
Лэх откашлялся, чувствуя, как пересохло вдруг горло.
— Лэх.
— Какой Лэх?
— Ты же мне писал. Твой школьный друг.
— Школьный друг… А-а-а…
Опять щелкнул выключатель. Кисч стоял посреди комнаты, бледный, с дрожащими губами. Поправлял прическу. Вторая, дополнительная, как будто бы помоложе, голова исчезла. Правда, свет в комнате был каким-то нереальным — повсюду мерцали зеркала, обмениваясь бликами.
— Кто тебя сюда пустил?
— Меня?
— Ну да!
— При мне было твое письмо. Они посмотрели на подпись. Проверили у меня рисунок пальцев. То есть отпечатки.
— А как ты вообще попал в этот город?
— Но ты же пригласил. Собственно, звал не один раз. Просто настаивал.
— О господи! — Кисч вздохнул. — Вот это номер. Я и представить себе не мог, что ты на самом деле приедешь. Даже не думал о таком.
— Зачем же ты звал тогда?
— Если тебе при случайной встрече сказали «Очень рад познакомиться», ты же не принимаешь этого буквально. Не думаешь, что человек, который раньше о тебе и слыхом не слыхал, действительно вне себя от восторга.
— Да, конечно. — Лэху уже было понятно, что его миссия окончится ничем.
— Ошибся.
— Ты бы еще спросил, зачем я вообще начал переписку. Посиди вот так под землей безвыходно почти полтора десятка лет, не только друга детства вспомнишь.
— Но ты писал, все время разные там коллоквиумы, съезды.
— Мало ли что я писал. Куда мне ехать в таком виде?
— В таком виде?.. Значит, у тебя все-таки… — Лэху даже неудобно было выговорить. — Значит, у тебя не одна голова?
— Не одна. Сейчас не видно, потому что специальное освещение… Потом ведь отсюда не выпускают, все засекречено. Случайность, что ты прорвался.
— Боже мой! — Лэха объяло ужасом. Вот она, наука сегодняшнего дня. — Понимаешь, я и представить себе даже не мог, что ты сидишь вот так под землей. Но все равно, конечно, наивно, что я взял и прямо приехал. Не написал сначала, что собираюсь.
— Ничего. Что уж теперь.
— Ты извини.
— Ничего. Садись.
Они сели. Лэх осмотрелся. Комната была большая и сильно заставленная. Кроме многочисленных зеркал, шкафы, диваны, шведская стенка, турник. Тут еще были рояль, зеленая школьная доска на штативе, полка мини-книг, телевизор, слесарно-токарный станок, прозрачная загородка для игры в теннис и прыжков, мольберт с палитрой и кистями. Чувствовалось, хозяин проводит здесь почти все или все свое время.
Кисч побарабанил пальцами по столу.
— Вот и хозяйство. За той дверью еще зимний садик и бассейн. Тут, в общем, вся жизнь… А как ты?
— Так все… — Лэх замялся. — В целом, как я тебе писал. С деньгами постепенно становится туговато. Живем… Мобилей себе каждый год не меняю, необходимое пока есть.
— Что Рона? Не очень скучает с тех пор, как сыновья на учебе?
— Привыкла.
Помолчали, молчание сразу стало тягостным. Желтый листок концерна «Уверенность» стал перед мысленным взором Лэха. Что делать, если уж такой человек, как Кисч, стал почти заключенным, им с Роной и думать нечего о самостоятельности.
Чувствуя, что надо о чем-то говорить, он откашлялся.
— Как это тебя с головами? Или по собственному желанию?
— Ну что ты, кто пожелает? Мы тут занимались регенерацией органов. Сам-то я не биолог,
