одновременно подъездом к парадной двери и дорогой для подвоза к заднему ходу продуктов и прочего. Двигаясь молча, мужчины поднялись по ступенькам. Наверху Бергер остановился:
– Послушайте! Что это?
Из туманной тьмы исходил металлический звук, сопровождаемый характерным поскребываньем.
– Кто-то копает, – тихо сказал Мейсон. – Лопата ударяется о камни.
– Клянусь богом, Мейсон, – шепнул Бергер, – вы правы. Том, тебе лучше приготовить фонарик, а в карман положи пистолет – на всякий случай.
Бергер пошел впереди. Все четверо старались шагать как можно тише, но гравий дорожки скрипел под ногами. Глассмен шепнул:
– Лучше идти по траве, – и сошел с тропинки. Остальные последовали за ним. Трава была мокрая, почва сырая, и дальше они двигались в полной тишине.
В доме горели огни, освещая под окнами отдельные участки. Человек, который копал, держался от них в стороне.
– Там, за ползучим растением, – сказал Глассмен.
Он мог этого и не говорить, направление и так было ясно. Стебли растения дрожали от тяжести воды. Капли дождя каскадом стекали с листьев и попадали в поток света из застекленной двери. Снова застучала лопата.
– Яму закапывает, – заметил Мейсон.
Луч фонарика Глассмена пронзил темноту. Какая-то фигура отскочила и заметалась в тени растения, которое при свете фонаря оказалось розовым кустом. Глассмен скомандовал:
– Выходите, именем закона! Руки!
– Что вы тут делаете? – спросил приглушенный голос.
– Выходите! – повторил Глассмен.
В темноте, на фоне светящихся листьев, показалась фигура. Мокрая поверхность листвы отражала свет фонаря, и Мейсон рассмотрел лицо человека.
– Это франк Оуфли, – сказал он Бергеру.
– Кто вы такой? – шагнул вперед Бергер.
– Я Оуфли, Фрэнк Оуфли. Один из владельцев этого дома. А кто вы и что вы тут делаете?
– Проводим небольшое расследование, – отвечал Бергер. – Я – окружной прокурор. Это Том Глассмен, мой следователь. Зачем вы тут копаете?
Оуфли тихо выругался, вытащил из кармана телеграмму и протянул ее прокурору. Луч фонаря осветил телеграмму, разорванный рукав, исцарапанные руки, покрытые грязью.
– Напугали вы меня своим фонариком, – сказал он. – Я прыгнул в самые колючки. Ну, все равно, я и так весь исцарапался. Хороший же у меня вид!
Он оглядел свой костюм, рассмеялся, как бы извиняясь. Но четверо мужчин не обратили внимания на его вид. Они изучали телеграмму:
«КОЛТСДОРФСКИЕ БРИЛЛИАНТЫ СПРЯТАНЫ В КОСТЫЛЕ ЭШТОНА ТЧК БОЛЬШЕ ПОЛОВИНЫ ДЕДОВСКИХ ДЕНЕГ ЗАРЫТЫ ПОД ОКНОМ БИБЛИОТЕКИ ГДЕ РОЗОВЫЙ КУСТ ВЬЕТСЯ ПО РЕШЕТКЕ ТЧК МЕСТО ОТМЕЧЕНО ПАЛОЧКОЙ ВОТКНУТОЙ В ЗЕМЛЮ ТЧК ОНИ НЕ ГЛУБОКО ТЧК НЕ ДАЛЬШЕ НЕСКОЛЬКИХ ДЮЙМОВ».
Телеграмма была подписана «ДРУГ».
– Вроде телеграмма настоящая, – тихо сказал Глассмен. – Прошла через телеграф.
– Что же вы нашли? – спросил Бергер.
Оуфли шагнул вперед и тут впервые заметил Мейсона. Он мгновенно напрягся и спросил:
– А этот человек что тут делает?
– Он здесь по моей просьбе, – сказал Бергер. – Он адвокат Чарльза Эштона, привратника. У меня к Эштону несколько вопросов, и я хотел бы, чтобы Мейсон присутствовал. Так вы нашли что-нибудь там, где копали?
– Я нашел палочку, – Оуфли вытащил ее из кармана. – Она была в земле. Я прокопал суглинок и гравий. Там ничего нет.
– Кто послал телеграмму?
– Вы могли бы это определить.
Бергер тихо сказал Глассмену:
– Том, перепиши номер, съезди на телеграф и попроси найти эту телеграмму. Разузнай все, что сможете. Достань адрес отправителя.
– Вы что, приехали из-за телеграммы? – спросил Оуфли. – Будь проклята эта ночь. Не стоило мне вылезать и копать тут, но вы понимаете, что я почувствовал после такого совета.
– Мы приехали в связи с другим делом, – объяснил Бергер. – Где Сэм Лекстер?
Оуфли вдруг заволновался:
– Нет его. А зачем он вам? – С минуту Оуфли колебался, затем спросил: – Вы разговаривали с Эдит де Во?
– Нет, – сказал Бергер, – я не разговаривал.
– Я с ней говорил. – Мейсон внимательно посмотрел на Оуфли.
– Я так и знал, – сказал Оуфли. – Просто удивительно, до чего вы любите совать нос в чужие дела.
– Хватит, – остановил его Бергер. – Идемте в дом. А что там насчет бриллиантов, спрятанных в костыле Эштона?
– Вам об этом известно столько же, сколько и мне, – мрачно огрызнулся Оуфли.
– Сэма нет дома?
– Нет.
– А где он?
– Не знаю. На свидании, наверное.
– Ладно, – сказал Бергер. – Пойдемте.
Они поднялись на крыльцо. Оуфли достал связку ключей, открыл дверь и сказал:
– Извините, я на минутку, отмоюсь и переоденусь.
– Стой-ка, парень, – остановил его Глассмен, – тут ведь речь о полумиллионе монет. Мы, конечно, тебе верим, но не лучше ли проверить твои карманы и убедиться...
– Глассмен, – предостерег Бергер, – с мистером Оуфли не надо так обращаться. – Он повернулся к Оуфли: – Извините мистера Глассмена за слишком резкие слова, но мне в голову пришла та же самая мысль, да и вам, без сомнении, тоже. Речь идет об огромной сумме. А если автор телеграммы поклянется под присягой, что вы откопали хотя бы часть этих денег?
– Я же ничего не нашел. А если и нашел бы, так они все равно мои, половина, во всяком случае...
– Не думаете ли вы, что вам лучше запастись свидетелями?
– А как это сделать?
– Подвергнуться добровольному обыску.
– Валяйте. – Лицо Оуфли помрачнело. – Обыскивайте.
Его обыскали. Бергер удовлетворенно кивнул:
– Может быть, позже вы будете рады сотрудничеству с нами.
– Не буду. Теперь можно пойти переодеться?
– Лучше не надо, – покачал головой Бергер. – Сядьте. Вы быстро обсохнете.
– Хорошо, – вздохнул Оуфли. – Выпьем по рюмочке. Вы, кажется, тоже побывали под дождем. Бурбон, ржаное или шотландское?
– Что ни выберешь, – заметил Мейсон, – все равно – виски.
Оуфли метнул на него подозрительный взгляд и позвонил. В дверях появился мужчина с синевато- багровым шрамом на правой щеке, придававшим ему выражение злобного торжества, и спросил:
– Вы звонили?
– Да, – сказал Оуфли. – Принесите виски, Джим. Бурбон, шотландское. И содовую.
