— Около двух недель назад.
— И что вы ему сказали?
— Я дала ему понять, что со мной можно вести переговоры и что если он отдаст мне все улики, то я могла бы заплатить ему — может быть, не так много, как он просит, но вполне приличную сумму.
— А у него есть улики?
— Он утверждает, что есть.
— И теперь шантажист пытается заполучить письма, которые вы писали Норме?
— Да.
— Стало быть, вы обещали Бастиону деньги?
— Я сказала, что постараюсь найти некоторую сумму.
— И после этого он оставил вас в покое?
— Он знает, что я ищу эти деньги.
— И вы намерены ему заплатить?
Она вызывающе посмотрела на меня и ответила:
— Если не смогу избавиться от него другим способом.
— Так вы отравили своего мужа или нет?
— Вы мне не верите?
— Я бы не хотел отвечать на этот вопрос. Отравили или нет?
— Нет.
Я помолчал, потом сказал:
— Обещайте мне одну вещь.
— Какую?
— Что вы не заплатите шантажисту ни цента.
— Вы считаете, так лучше?
— Да.
— Хорошо. Обещаю.
— И никому не скажете, что беседовали со мной.
— Хорошо.
Я пригубил виски и обвел глазами комнату. Мне почему-то показалось, что одна из картин, висевших на стене, не вписывается в общий стиль интерьера. Я подошел и сдвинул ее в сторону. В стене за картиной была просверлена аккуратная круглая дырочка величиной с серебряный доллар, в глубине которой безошибочно угадывалась сетчатая головка микрофона.
Я подал знак Мире и Норме. Они подошли и, толкая друг друга, стали заглядывать мне через плечо, вытягивая шеи.
Мира, у которой от изумления перехватило дыхание, чуть не потеряла равновесие и схватила меня за руку. Я поддержал ее за талию; действительно, у нее под халатом ничего надето не было.
Норма налегла на меня всем телом, оперлась рукой о мое плечо и ошарашенно прошептала:
— Дональд!
Очень аккуратно, стараясь не издать ни малейшего звука, я вернул картину на место и сказал:
— Ну вот. Такие-то дела.
— Но… но откуда он может идти? — прошептала Мира. Я приложил палец к губам, потом довольно громко спросил:
— Мира, где здесь комната для мальчиков?
Она прыснула.
— Вот сюда.
Я нарочито громко хлопнул дверью и, притянув Миру поближе, прошептал ей на ухо:
— Разговаривайте о чем-нибудь без остановки — о путешествии Нормы или о чем угодно. Разговаривайте обо мне, разберите меня по косточкам, задайте мне жару. Вообще, болтайте без умолку. Я должен выяснить, подслушивают нас или только записывают.
Я, конечно, дал маху, как самый наивный, легкомысленный любитель! Нужно было осмотреть комнату раньше, до того, как девицы разговорились.
Наличие микрофона говорило о многом. Ясно, что теперь мы в ловушке. Если его установила гавайская полиция, сотрудничающая с полицией Денвера, то мы погибли: они уже сегодня выдадут ордер на арест Мириам Вудфорд, и Эдгар Ларсон может готовиться к триумфальному возвращению на материк.
Если микрофон — дело рук шантажистов, то мы теперь оказываемся в их власти, конечно, при одном условии — что запись попадет к ним.
Я вышел в холл по соседству с гостиной, пододвинул стул и стал искать провода. Они оказались запрятаны очень тщательно: по простенку поднимались к лепному карнизу, а дальше шли поверх этого карниза. Двигаясь вдоль проводов, я в конце концов нашел-таки магнитофон, запрятанный под половицами на маленьком крыльце заднего служебного входа.
Я отсоединил микрофон, выключил магнитофон и вытащил его на свет, чтобы получше рассмотреть. Это был специальный магнитофон с большими бобинами, какими пользуются в профессиональных студиях звукозаписи. В обычных любительских магнитофонах скорость записи в два раза меньше, чем в студиях; если не требуется высокое качество звучания, то скорость можно снизить вдвое, а в некоторых небольших аппаратах — даже в четыре раза.
Этот же магнитофон был низкоскоростной с большими бобинами; мощные элементы питания обеспечивали длительную работу. По моим прикидкам, одной бобины должно было хватать часов на шесть работы.
Теперь обе девушки буквально повисли на мне и смотрели, что я делаю. Я довольно быстро сообразил, как работает магнитофон, включил обратную перемотку, дошел до начала пленки и сказал:
— Мне нужно ее послушать, чтобы понять, какой вред она может нам нанести.
— Вы имеете в виду наш разговор? На ней записан весь разговор?
— Думаю, что да. Весь ваш разговор со мной и…
— И все, о чем мы говорили до этого вдвоем? Я кивнул.
— О Господи! — в ужасе воскликнула Норма Радклиф. А Мириам Вудфорд рассмеялась:
— Да, это хороший способ узнать, о чем болтают девушки в отсутствие старших!
Я кивнул и добавил:
— Вот я как раз и собираюсь сейчас это узнать, — и понес магнитофон в ванную.
— Нет, Дональд! Я запрещаю! Вам нельзя! Вы…
До нее вдруг дошло, что, собственно, я собираюсь делать, и она рванулась, чтобы остановить меня. Но я успел захлопнуть дверь в ванную перед ее носом и запер ее.
Найдя розетку для электробритвы, я включил магнитофон в сеть, нажал кнопку воспроизведения и устроился поудобнее.
Сначала мне пришлось на высокой скорости прокрутить часть пленки, на которой ничего не было записано; потом, услышав писклявые голоса, обозначавшие начало разговора, я переключил магнитофон на обычную скорость.
Вскоре я дошел до того места, когда Норма «сбросила эту ужасную одежду» и они с Мирой уселись поговорить по душам.
Разговор получился захватывающий.
Между дверью ванной и полом оставалась узкая полоска света. Я то и дело замечал, как на эту полоску набегала тень: это значило, что подружки, или хотя бы одна из них, стоят за дверью и слушают.
Вся беседа прослушивалась ясно и четко. Это был великолепный магнитофон.
Через тридцать минут после начала разговора я уже успел узнать много нового. Я понял, насколько эти девушки дружны; услышал парочку веселых историй; узнал некоторые интимные подробности, касавшиеся их туалетов и других мелочей личной жизни.
Потом Норма рассказала Мириам обо мне, о том, как я был любезен и как ей помог. Мириам спросила, не может ли она меня где-нибудь найти. Норма ответила, что я остановился в отеле
