— Не было, значит?
— Нет.
— То-то! Сукин ты сын, шпик, зануда недоношенная. Пиши-пиши, фиксируй, регистрируй, протоколируй — посмотрим, что у тебя получится, что ты им донесешь, если вернешься.
Уникум промолчал, но на слова Филиппа прореагировал дублер — он повернулся вместе с креслом и спросил:
— Мы не вернемся, командир?
— Как это не вернемся! Вернулись раз, вернемся и в другой. Иначе быть не может. Просто я хотел попугать нашего коллегу, пусть попереваривает информацию. А то уж очень ему скучно без дела.
— Он не без дела, командир, — сказал Бонтон. — Вы это сами отлично понимаете.
— Ах, ладно! У нас ведь «разгрузочный», не так ли? Можно и поразвлекаться. Привет, дружище, не беспокойтесь, все будет хорошо!
— Привет, — отозвался дублер и повернулся к пульту.
IV
Зенон сидел у иллюминатора и, заглядывая в него, говорил:
— Вон справа — Лев. А еще чуть правее — Дева. Помнишь, когда мы с тобой…
— Ты становишься сентиментальным, старина, — добродушно прервал его Филипп и стал переодеваться. — Осторожнее! Сначала сентиментальность, потом впадание в детство, а потом… Потом, сам знаешь, что бывает.
— У тебя сегодня легкое настроение, — сказал Зенон, и глаза его мигнули.
— Что правда, то правда — легкое. Хотел бы я, чтобы оно оставалось таким до конца. Но прежде всего я хочу есть. Сооруди там что-нибудь, пока я переоденусь.
— Пить будешь?
— Как всегда: бокал легкого вина. Моего! Легкое вино приличествует легкому настроению. Ты еще не забыл, что я пью в дороге? И что ем?
— Не забыл.
— Отлично.
Зенон удалился. Филипп снял комбинезон, набросил халат, пошел в ванную, вернулся и сел за стол. Да, настроение действительно легкое. И он выпьет два бокала, так и быть. Потому что необыкновенно легкое настроение, потому что «разгрузочный», потому что он привезет на Землю из этого полета то, чего не привозил никто и никогда.
— Два бокала, Зенон! — крикнул он через плечо. — Не один, а два! Я буду долго спать! Я хочу долго спать!
Зенон внес завтрак. Вино в бокале золотисто искрилось. Филипп улыбался, потягивая его.
— Извини, старина, но, честное слово, мне жаль, что ты не можешь отведать этой прелести. Какое непростительное упущение в вашем устройстве! Сейчас бы мы чокнулись с тобой и вместе насладились.
— Я думаю, сделать робота-пьяницу — не такая уж непосильная задача.
— Не знаю. Но это был бы истинно человеческий акт.
— Конечно, — сказал Зенон, — не мое дело, может быть, но все это, Фил, истерия.
— Ничего страшного. — Филипп смотрел на пузырьки, поднимающиеся со дна бокала. — Ничего, старина, страшного. Высплюсь, и все придет в норму.
— Ты думаешь, этот твой Бонтон нырнет нормально?
— Проверено.
— Конечно, он свое дело знает.
— Но?
— Но он эгоистичен, замкнут, как за стеной. Это новое поколение… Они слишком много о себе воображают.
— Пусть воображают. Мне важно, что ему можно доверять.
— Дело он знает, — повторил Зенон и уселся возле иллюминатора. — И все же с такими нервами, Фил, с таким дублером — и в такой полет…
— Какой полет?
— По-моему, ты держишь на Рака. По только что проложенному тобой коридору. Я ошибаюсь?
— Уж не научился ли ты читать мои мысли, старина, как этот наш любезный уникум?
— Ты недооцениваешь его работу, Фил. Она очень важна.
— Как бы ты себя чувствовал, старина, если бы знал, что за тобой постоянно, неусыпно шпионят?
— Добросовестная, детальная фиксация обстановки, состояния пилота и корабля — по-твоему, это не имеет смысла?
— Но он ведь дает ложную информацию обо мне! Я ведь не в состоянии себя свободно проявлять, когда знаю, что он все видит!
— Пойми, что он просто датчик, и привыкни, как ты привык к датчику. Ведь ты привык?
— Ну да! Ты — универсус, тебе виднее.
— Я был универсусом, а теперь я нянька. — Зенону, кажется, хотелось сменить тему разговора.
— Ах, старина-старина, если бы ты только мог понять, что делается вот тут… — Филипп приложил руку к груди. — Вот в Центре, наконец, пришли к единому мнению, что «разгрузочные» полезны. Полезно, когда «бродяга» предоставлен самому себе и волен болтаться, где ему вздумается. Разгрузка, исцеление. Но спецслужба, — без ее визы, сам знаешь, ничего не бывает, — так вот она согласна завизировать это уложение лишь в том случае, если и во время «разгрузочных» на борту будет торчать уникум. Мало им рабочих рейсов, что ли?
— Их можно понять, Фил. Рабочий рейс — одна психологическая обстановка, «разгрузочный» — другая. Важно всё.
— Но он мне действует на нервы, Зенон! Какая же это разгрузка, если за тобой постоянный, мелочный присмотр? Умом, конечно, можно понять, но вот этим-то, этим, — Филипп опять похлопал себя по груди, — этим никак не воспринимается. Возмущается это! Что делать?
— Знаешь, Фил, — в голосе Зенона прорезалась хрипотца, — до сих пор я так и не научился понимать двояко. Мозг и душа. Почему они у вас постоянно противоречат друг другу? — Ему все-таки удалось переключить разговор.
— Мы с тобой давно не разговаривали, Зенон, — мягко проговорил Филипп. — Ничего, теперь наверстаем. Так? А что касается мозга и души… Ты ведь и был так задуман, старина. Уж прости! Тебе сделали мозг, а о душе не позаботились. Душу с самого своего начала монополизировал человек и никогда и никому ее не уступит. Так ему, по крайней мере, кажется. Это его вечная собственность. Роботу она ни к чему. Но, кажется, ты сам позаботился о ней, а, старина?
— Тут, Фил, я тебя плохо понимаю. Как будто ты говоришь на незнакомом языке.
— Не хитри, Зенон. Ты — то грустен, то сентиментален, то бодр и весел. А это — качества души. И это, прямо скажем, что-то новое, Зенон. — Он внимательно посмотрел на него. — Мы действительно давно не разговаривали. Ты занимался самосовершенствованием, автоэдификацией?
— А что мне оставалось делать? То, что от меня требовалось Коре и детям, может в два счета сделать любой, даже самый бездарный новичок. Они и обходились чаще всего своими няньками-новичками. У меня была бездна свободного времени, а сидеть без дела я не привык, ты знаешь.
— И что же ты делал?
— Думал. Нашел у себя сотни дефектов и несуразностей, массу несовершенств.
— Я тебя понимаю, Зенон, — Фил задумался, вертя бокал. — Вот и у меня бывало так. Оказывалось свободное время, и я тоже думал. И тоже нашел у себя массу несовершенств. И у себя, и у других. И решил по мере сил и способностей что-то исправить.
— Поэтому мы сейчас здесь?
— Да, Зенон. — Он допил вино. — А теперь я буду спать. Мы еще успеем наговориться. Будить не нужно.
— Приятных снов, — сказал Зенон и отвернулся к иллюминатору.
V
Филипп спал долго, непривычно долго — может быть, в последний раз он спал так в детстве. Время от времени просыпаясь, он отодвигал штору, видел сидящего у иллюминатора Зенона, снова зашторивался, переворачивался на другой бок и опять проваливался в омут сна. Он потом не мог вспомнить, что ему снилось, хотя в сознании осталась этакая бессмысленная мешанина давно минувшего, вчерашнего, сегодняшнего и чего вообще никогда не было и не могло быть.
Он проспал тринадцать часов и, очнувшись в очередной раз, понял, что больше не уснет. Он чувствовал себя отдохнувшим, но от вчерашнего «легкого настроения» ничего не осталось. Явь властно и трезво обступала его, и он подумал, что будь он вчера в подобном состоянии, то вряд ли решился бы так поспешно на «разгрузочный» полет. Конечно, он решился бы на него так или иначе — другого выхода не было, это он понимал отчетливо; но решение не было бы таким внезапным, он бы все хорошо обдумал, подготовил бы Кору, и все прошло бы спокойно, не было бы впечатления бегства, не было бы этой запальчивости, этой бодряческой идиотской астрограммы, не делающей чести асу, — словом, не было бы «нервов», что верно подметил универсус Зенон. Филипп так никогда не поступал, и это, естественно, не может не озадачить кое-кого.
Он осветил расположенный на стене спальни дубль-пульт: все было в норме, нырок за Систему произведен удачно, «Матлот» уверенно идет к Раку, дублер не подвел и на этот раз. И стало быть, исправлять что-то уже поздно. «Можешь, — безжалостно сказал себе Филипп, — излить свои горячие и обильные чувства к жене своему уникуму. Он запишет, и она потом прослушает и поймет, что ты думал о ней, и успокоится. А что она прослушает?» И между бровей его пролегла жесткая прямая бороздка.
Он откинул штору; Зенон оторвался от иллюминатора, поднялся и подошел.
