— Теперь нарисуйте наверху стола арабские цифры, — предложил Соломон. — Сначала тысячу сто сорок, а пониже — семь.
Шеф снова задумался. Это было непростое дело. Так. Самая правая колонка — для чисел меньше десяти. Над одной из горизонтальных линий, над линией для сомножителя, он начертил крючок цифры 7. Над самой верхней горизонтальной чертой надо было изобразить первый сомножитель, то есть как он видел по записи римскими цифрами тысячу сто сорок.
В самой левой колонке он написал '1', что соответствовало 'М', тысяче. В следующей — еще одну единицу, для 'С'. Дальше он изобразил такую трудную цифру, как '4', заменяющую четыре 'X'. И наконец, в самой правой колонке, для чисел меньше десятка — их десять, а не девять, доказал ему Соломон — он поставил значок al-sifr.
Теперь нужно складывать. Первое и самое главное: ноль умножить на семь будет ноль.
Вот и напиши «ноль».
Аккуратно, под наблюдением четырех пар глаз, Шеф начал записывать свои вычисления на покрытом песком столе, этом предшественнике счетов.
Долгое время он не мог думать ни о чем другом, захваченный ощущением, которого прежде не испытывал ни один человек из его народа: восхищением цифрами. Под конец, сам не зная, как ему это удалось, он с изумлением и глубоким удовлетворением уставился на выписанный на песке результат:
семь тысяч девятьсот восемьдесят. Раньше ему никогда не доводилось встречать такое число, и дело было не в величине — ведь было даже известно, сколько земельных наделов насчитывают его владения, по тридцать тысяч в провинциях, сто тысяч в вице-королевстве. Нет, дело было в точности этого числа. Числа больше тысячи он считал сотнями, или десятками, или полусотнями, но уж никак не шестерками или семерками.
— Теперь вам нужно разделить семь тысяч девятьсот восемьдесят на шесть, — негромко продолжал Соломон. — Приготовьте стол к делению.
Шеф провел по песку рукой, нарисовал новую таблицу. Соломон подсказывал, а Шеф упорно делал свое нелегкое дело.
— Итак, — сказал под конец Соломон, -вы узнали, что вам нужно увеличить вес груза до...
— Тысячи трехсот тридцати фунтов, — ответил Шеф.
— Значит, к первоначальному весу надо прибавить...
— Две сотни без десятка. Ровно сто девяносто фунтов.
— Но к тому времени, как ты начертишь на песке свою таблицу и проделаешь все это, — возразил Скальдфинн, — противник уже засыпет тебя кучей камней. Ведь ты не сможешь стрелять, пока считаешь!
— Только не с нашей новой машиной, — решительно заявил Шеф. — Все это я успею проделать, пока заряжающие будут снимать груз, чтобы снова поднять коромысло. А потом я просто скажу им загрузить тот же самый вес и добавить к нему ровно сто девяносто фунтов. В общем, я думаю, что здесь выйдет примерно так же, как было с подзорной трубой.
— С подзорной трубой? — переспросил Соломон.
— Да. Вы помните этого дурака Мухатьяха? Он сумел сделать подзорную трубу, он знал, какую форму придать стеклу, мы бы до этого не додумались за целую тысячу лет. Но ему и в голову не пришло сделать следующий шаг.
Готов поспорить, что, когда мы вернемся домой, мои мудрецы будут больше знать о стеклах и зрении, чем Мухатьях, и даже больше, чем его наставник.
Потому что они не успокоятся раньше времени! Вот так-то, а вычисления, которым вы меня научили, — сам бы я никогда до этого не додумался. Но теперь я научился и вижу, что их можно проделывать быстрее, намного быстрее. Этот стол с песком — он вообще не нужен, как и камешки в моей руке. Я ими пользовался, потому что мне не хватало опыта. Иначе я бы мог надеть камешки на проволочки и носить с собой эту своеобразную арфу.
Скоро я смогу обходиться вообще без колонок. Идеи приходят с трудом, но усовершенствовать их легко. Эту идею я буду совершенствовать. До тех пор, пока — как его имя, Соломон, Аль-Хоризми? — пока сам Аль-Хоризми не сможет узнать свое детище. И я ее использую не только для катапульт! Это станет наковальней, на которой кузнецы Пути перекуют весь мир! Разве не так, Торвин и Скальдфинн?
Соломон примолк, рука его потянулась к бороде, словно за утешением. Он забыл о неукротимом духе северян и их Единого Короля в особенности.
Мудро ли было делиться с ними знаниями? Но теперь слишком поздно менять что бы то ни было.
Глава 7
Димитриос, старший siphonistos греческого флота, выслушал приказ своего адмирала с сомнением и некоторой тревогой. Приказ был, разумеется, отдан весьма осторожно, как что-то среднее между предложением и призывом. Ведь siphonistos были почти государством в государстве, они управляли главным оружием Византии, по их собственному мнению, они были в конечном счете даже более важными людьми, чем императоры, не говоря уж об адмиралах.
Димитриос, если бы захотел, мог сказочно разбогатеть и жить, как лорд, в любой стране цивилизованного мира, в Багдаде, Кордове или Риме, стоило ему только продать секретные сведения, которые у него имелись. Жена, любовница, семеро детей и хранящиеся в византийских банках две тысячи золотых гиперов служили залогом на случай его предательства. Правда, всему городу было известно, что ни один siphonistos никогда не будет допущен к изучению ремесла, если есть хоть малейшие сомнения в его верности Церкви и Империи, верности искренней, а не по принуждению.
Эта верность и служила причиной сомнений Димитриоса. Одной из главных его обязанностей было сохранение тайны греческого огня. Лучше проиграть битву, уничтожив одну из машин, тысячу раз твердили ему, чем рисковать ее захватом ради очередной недолговечной победы — а в окруженной варварами Византийской империи все победы давно считались лишь временными. Сейчас адмирал хотел, чтобы Димитриос пошел на риск, приблизившись на галере с греческим огнем к берегу, в сомнительном сражении с иудеями и какими-то язычниками. Димитриос был храбрым человеком, который презрел бы опасность пойти на дно из-за камня, выпущенного одним из варварских мулов. Но совсем другое дело — рисковать тайной греческого огня...
— Маленькие суда пойдут впереди, — заискивающе повторял Георгиос, — и только если им удастся высадиться, пошлем мы твою галеру.
— Для чего?
— Если они смогут снять плавучее заграждение, ты ворвешься в гавань и разом сожжешь все корабли с катапультами.
— Они нас потопят, как только мы войдем.
— Ночь будет темная, с ущербной луной, до ближайшего корабля не больше сотни ярдов. А после этого ты сможешь прятаться от их катапульт за другими их кораблями, пока все их не сожжешь.
Димитриос задумался. Он был по-настоящему задет тем, как враги потопили галеру и вырезали ее экипаж в неоконченной битве пару недель назад: впервые за свою военную карьеру он почувствовал себя беспомощным.
Приятно было бы отомстить за этот позор и сжечь все вражеские суда до самой ватерлинии, как того заслуживают все враги Византии. Показать поклонникам дьявола силу Господа и его святейшего патриарха. А небольшое расстояние и темнота — как раз самые подходящие условия для применения греческого оружия.
— А что, если они не смогут снять заграждение?
— Тогда ты сможешь пройти вдоль каменного мола и очистить его от противника. При этом мол будет защищать тебя от катапульт в гавани. Уничтожишь всех на молу и снова исчезнешь в темноте.
Димитриос колебался. Опасность здесь была, но, возможно, она не превышала допустимый
