— Ну… про вас спрашивал…
— Про нас?
— С Сашей.
— В смысле?
— Не, ну… естественно, я ему не стал ничего говорить… Ну, типа, знакомая просто… учились вместе, типа так… — Стуча пальцем по перилам, Джеф стряхивает пепел в пролет.
— Ну?
— Ну, про то, что у вас было, ничего не сказал…
Вдруг ощущение — будто не дохлый этот Danton White смалю, а славный, длинный, каких теперь не водится, косячище, щедро приправленный коротко шипящими при сгорании маковыми зернами.
— Погоди. Что — “у нас было”?
Женька смотрит внимательно, потом быстро опускает взгляд, мажет глазами по сторонам, затягивается. Снова затягивается.
— Погоди, Джеф… Поясни.
…И еще о бабских журналах. Когда-то знакомая журналистка писала для одного из них байку на тему: о чем говорят мужики между собой. И консультировалась у меня — пребывая в святой уверенности, что говорят они, в смысле мы, исключительно о них, в смысле о бабах. И не поверила, когда я попытался ее разубедить. И зря. То есть мужские компании, понятно, бывают разные — но ни в одной из тех, в которых когда-либо вращался я, интимная сфера обсуждению не подлежала никогда. Просто существовало неартикулируемое, но четкое представление о непереходимых другими границах личного пространства. Даже друзьями непереходимых. Даже с Джефом мы никогда не говорили о своих женщинах. Так что сейчас оба мы чувствуем себя неприятно до крайности…
— Н-ну… Она сама мне тогда сказала… Нам…
— Сашка?
— Угу.
— Тогда? В “Красном”?
— Угу.
— Что она вам сказала?
“Привет, ребята…” — “Привет еще раз”. — “Можно?” — “Если осторожно”. — “Ребята… пока Дэна нет… Слушайте… У меня просьба будет… странная… Вы мне можете помочь?…” — “А че случилось?” — “Да нет… ничего… Просто мне с Дэном очень надо поговорить… наедине поговорить…” — “А в чем проблема?” — “Ну… мне сейчас надо…” — “Ну а мы че?” — “Слушайте… Вы могли бы… ну, придумать чего-нибудь… ему сказать… чтоб он один остался… Чтобы он не понял, что это я вас попросила… Понимаете… Просто у нас… у нас с Дэном… Ну очень сложно все, понимаете… И мне нужно… Ну, так продолжаться не может, в общем… Пожалуйста…”
Уфф… Хорошая вещь пиво. Всем хорошая. Кроме одного. Ссышь как заведенный… Застегиваюсь, споласкиваю руки, вырубаю свет, закрываю дверь, “Мара, еще одну ноль пять” (“Я принесу…”), подмигиваю Сашке, давая ей дорогу к ее столику, падаю за наш. “Спасибо, Мара…”
— Прозит. — Макс стукается со мной, залпом добивает свою кружку. Сует в рот сигарету, пододвигает пачку Джефу. — Ну че, по последней и повалим?
— Куда это вы? — удивляюсь.
— К Максу щас в “Экспериментс” подскочим, — Джеф. — У него там подопечные, группка такая…
— “Санта-Кенгарагуа”, — Макс.
— “Кенгарагуа”?
— Ну. Смешные ребята.
— У них через неделю сольник в “Пулкведисе” на полтора часа. А мы щас поболтаем — баечку сделаем, поддержим чуток…
…Напоследок даю им отмашку через обтекающее стекло, смотрю на едва начатую ноль пять. Нахрена я тогда ее брал?… Без двадцати девять. Времени, в принципе, вагон… Оглядываю кабак. Цезария Эвора — из колонок под потолком, на кожистых табуретах за стойкой — ди-джей Глейзер и рок-ветеран Яхимович, увлеченно трут профессионально поставленными голосами. (Позеленевшее “Красное” — странное место: вроде бы, совершенно не культовый кабак, ничем не интересен особенно, но из известных мне рижских заведений только здесь можно встретить — разом — нескольких популярных в стране диджеев, единственного оставшегося в анналах истории советского рока рижанина Яхима, Витю Вилкса — единственного же латвийского клипмейкера, снимающего ролики сливкам русского рокопопса от Земфиры до “Сплина”, и парочку соавторов-лауреатов раскрученной питерской премии “Нацбестселлер”, соображающих на троих с единственным проживающим в ЛР призером Берлинского кинофестиваля.) За столиком у камина — Сашка скучает: Оля эта ее еще раньше свалила. Встречаемся глазами.
Беру пиво, пересаживаюсь:
— Ну как оно вообще?
Интеллигентская моя наследственность проявляется иногда совершенно непредсказуемым образом. Помню, как в полудетские еще времена поразил дворовую нашу тусовку произнесенной в ходе одного из первых своих ужоров до “состояния нестояния”, в момент попытки ухватиться за уворачивающуюся стену, фразой “Мне надо оп-пределиться в п-пространстве”. Симптоматика испытываемого мною сейчас — почти как при той самой физической потере координации. (Кстати, что-то в этом духе я ощущал год назад, после Берлина, когда мне приходилось по мобиле соглашаться на интервью в процессе давания интервью двум изданиям одновременно. В публичной востребованности на самом деле нет никакого удовольствия — по крайней мере, для априори непубличного человека вроде меня, тем более, когда все происходит так неожиданно. Ты слишком привык быть по другую сторону камеры — и когда снимают тебя и задают дебильные вопросы тебе, чувствуешь себя не звездой, а идиотом. Теряешь ориентацию в пространстве… Да, но там повод, блин, все-таки отличался.)
Вторые пятьдесят “Джеймесона” — в кабаке возле вечно ремонтируемого “Палладиума”. Локти на пластмассовой стойке, перед носом — стекло до пола, за стеклом — Caka iela[3]. Двумя табуретами правее за рюмкой бальзама — горбоносая женщина в расстегнутом пальто со спортивной сумкой через плечо, из потемок которой с выражением скорбного всепрощения смотрит неправдоподобный той-пудель.
Из наружного кармана куртки выволакиваю свернутую газетку “Часик”, из внутреннего — трубу. Мне надо определиться в пространстве. “Рекламный отдел ИД «Петит»”… Опаньки…
“Прерванный полет” — баечка на первой полосе.
“…Вчера свой последний полет совершил фотохудожник Янис Бидиньш…”
То есть?…
“…Его А-22 «Аэропракт», потеряв управление, врезался в землю и взорвался. Пилот и пассажирка — сотрудница салона J. F. K. Марианна погибли…”
Ну надо же… Я, между прочим, знал Бидиньша — хороший был мужик и действительно отличный фотограф. Абсолютный фан аэросъемки. Всю Латвию на самолете облетел и сфоткал — и вокруг света собирался… Жалко.
Так… “Рекламный отдел…” Н-нет… “Секретарь редакции”. 7088712.
— Здравствуйте… Ира? Ира, это Денис Каманин, если помните такого… Ира, вы бы не могли мне телефончик подсказать… лучше мобильный, конечно… Оли такой, из рекламного отдела?… Честно говоря,
