беспокоилась за наших девчонок? Говорила: «пошла на панель».
Любовь к эвфемизмам.
«Называть лопату лопатой». Так говорил Заратустра. Или Джонатан Свифт? Который умер от горя и всеобщего непонимания. Видимо погорячился насчет простоты.
А дурака – дураком?
Снимала под столом туфли. Шевелила пухлыми пальцами. Когда говорила, делала ручкой. Маленький толстый человек, который учил нас литературе. Однажды завела меня с другом к себе в кабинет и сказала: «Ваш доклад победил на городском конкурсе. Кто-то из вас должен поехать в Москву. Решайте сейчас».
Добрая тетя.
Наверное, мы обрадовались. Особенно я. Потому что неприятно было стоять там в такой тишине. Как будто языки проглотили.
Я сказал: «Пусть едет он».
Не знаю, почему так сказал.
Она говорит: «Вот и ладно».
Перед выпускным вышла на крыльцо. Решила обратиться к народу. В то время любили говорить с высоких трибун. Пока все не умерли. И пока их не отнесли в мавзолей. Вернее, закопали поблизости. Когда хоронили первого, гроб чуть не уронили. Потому что был толстый. По телевизору все показали. А кто остановит прямую трансляцию? Тем более, быстро все произошло. Стукнули об землю, а потом подняли.
В тот год и был выпускной.
Она выходит на крыльцо, окидывает всех глазами и делает ручкой: «Ну что, дорогие родители, пришли проводить своих детей в последний путь?»
А у девчонок такие банты огромные, фартуки белые. Цветы у всех. Мальчишки водки давно накупили. Родители нарядные стоят. Из окна слышно, как в столовой повара смеются.
И замолчала.
Так, долгожданное солнце в ненастный день на мгновение выглядывает из туч, но тут же скрывается, вновь окутанное серой дымкой.
В общем, отметили выпускной.
Но самым главным ее приколом был, конечно, Эдуард Андреевич. Тоже насчет юмора. Капитан в отставке. До капитана только дорос. Дольше уже не вытерпели. Хотя в армии привыкли ко многому.
Вот и пошел в школу военруком. Разумеется, в нашу школу. Потому что директриса была его родственник. Куда ему было еще пойти? Особенно насчет юмора.
Выводил нас из класса. Строил всех в коридоре. Останавливался напротив рыжего Горбунова и шипел: «Ну что, Горбунов? Шатен неудачной масти!» Потом отпускал девчонок и долго смотрел им вслед. Пока сумки заберут с подоконников, пока шепчутся. Когда последняя исчезала в конце коридора, поворачивался к нам и подмигивал: «Убежали, двустволки».
Быстро нашел единомышленников. Физрук Гена бросал нам из своей каморки баскетбольный мяч, а сам запирался внутри на весь урок с Эдуардом Андреевичем. Футбольных мячей у него не было, поэтому мы пинали огромное кожаное яйцо. Если в кого-нибудь попасть изо всех сил, то будет очень больно. Отскакивает с резиновым звуком. Говорили, что так мяч можно испортить, но нам было все равно. Когда после физры по расписанию шло НВП, Эдуард Андреевич прикрывал рот платочком. Видимо, в армии научился. Воспитанного человека не каждый день встретишь. Хорошие манеры, все такое.
Очень любил показывать. Собирал автомат, наряжался в резиновый костюм против химической атаки. Не понятно, где он его достал, потому что в школе у нас таких до него не было. Очевидно, забрал из армии. Одевшись, стоял перед всем классом и смотрел на нас через маленькие круглые отверстия. Иногда издавал звуки, но сквозь резину его было не разобрать. Об этом он не догадывался, поэтому продолжал там внутри разговаривать. Когда снимал верхнюю часть – лицо счастливое, красное – кто-нибудь обязательно просил его показать еще раз. Он никогда не отказывал. Ему это нравилось. Нравилось, что все смеются. Особенно девчонки. Видимо, в армии с этим проблемы. Тоска по женскому смеху. Особые интонации немужских голосов. Намного выше и отчетливей. Никакого гудения, никакой хрипоты. Ну, и волнует по- другому, конечно же.
Снова надевал огромный резиновый колпак и начинал отдавать самому себе команды. Шумел внутри костюма. Резко поворачивался направо и налево, маршировал по классу между рядов. Отдавал честь. Маленький нелепый космонавт.
Невысокий рост: у них с директрисой это было семейное.
Почему капитан появился в моей жизни?
Главное – не думать о таких вещах перед сном. Ворочаться с боку на бок и ждать, когда сможешь уснуть. Никогда.
Видимо, что-то было в твоей природе. Позволило ему появиться. Предполагало его соотнесенность с тобой. Вот и думай – чем ты заслужил это счастье?
Интерес к женщинам.
Когда девчонки исчезали в конце коридора, Эдуард Андреевич говорил, что блондинки все равно лучше брюнеток. Лидия Тимофеевна, разумеется, хороша – талия, фигура – все у нее на месте, но Елена Николаевна все-таки на порядок выше. Учитывая, что обе только что закончили институт, последняя выглядит гораздо моложе. То же самое и насчет форм. Блондинки значительно живописнее.
«Горбунов, – говорил он, подходя к нам и раскачиваясь на носочках. – А почему у курицы сисек нет?»
«Не знаю, товарищ капитан» – отвечал Горбунов, которому каждый урок приходилось отдуваться.
«Потому что у петуха нету рук».
Здесь неизбежно наш одобрительный смех. Мой в том числе. Горбунов широко улыбается.
Было ясно, что Елена Николаевна нравилась капитану больше, чем Лидия Тимофеевна.
«Ну что с этой Лидии взять? Черная, худая, мечется по всей школе как будто у нее шило в заднице».
Опять смех. В шестнадцать лет многое кажется смешным. Шило в учительской заднице не исключение.
Вообще-то, они были подруги. В смысле – Елена Николаевна и Лидия Тимофеевна. На переменах сидели в столовой за одним столом, шушукались после обеда в учительской. Инстинкт самосохранения. Естественное поведение во враждебной среде. По одиночке их переловили бы за полгода. Екатерина Михайловна была далеко не единственной, кто на них точил зубы. Желающих попить крови было достаточно. Хотя Брэма Стокера никто особенно не читал. Непрогрессивный писатель.
Елена Николаевна преподавала математику, и капитан Эдуард Андреевич обычно напирал именно на этот факт: «Алгебра – это сила. Ты посмотри какой у нее тангенс! Такого тангенса днем с огнем не найдешь».
Имел он в виду математику или саму Елену Николаевну – нам не всегда было понятно, однако чувствовалось, что слово «тангенс» капитана волнует.
На картошке он норовил оказаться в том же автобусе, где был ее класс. Подсаживался к ней поближе и начинал шутить.
Армейские балагуры.
Призрак Василия Теркина, одержимого страстью к молоденьким учительницам математики. Бедный Твардовский.
«Что-то где-то на привале все заслушались бойца».
Капитан любил рассказывать о своей собаке.
Пункт номер два.
Хотя женщин он, конечно, любил больше.
Собаку он тоже привез из армии, как и резиновый костюм против химической войны. Она охраняла зеков где-то на северной зоне и славилась тем, что могла загрызть человека. Особенно, когда тот бежит.
