Из дома вышел Калижкан — высокий, седоголовый, с серебряной бородой, в одеждах из серебристого шелка.
— Теперь мы можем поговорить, — с поклоном произнес он.
— В образе златокудрого юноши ты меня больше устраивал.
— Должен признаться, госпожа, что это обман, — усмехнулся чародей. — Я никогда не был златокудрым, да и красавцем тоже, разве что как дух. А ты? Была ты когда-нибудь такой стройной и миловидной, как теперь?
— Была, только давно, очень давно.
— В этом месте прошлое становится сегодняшним днем.
— Да, — с грустью подтвердила она.
— Итак, что ты хочешь от меня услышать?
— Все, — сказала Ульменета.
Они сели на скамью под цветущей жимолостью, и чародей начал свой рассказ:
— Я умирал — рак пожирал меня заживо. Более десяти лет я сдерживал его рост с помощью магии, но к старости силы мои стали убывать. И я испугался, попросту испугался. Я искал в древних трудах чары, способные продлить мою жизнь, но чурался обрядов, связанных с кровью. Опустившись наконец и до этого, я принес в жертву старика. Он все равно умирает, твердил я себе (так оно и было), и лишится разве что нескольких дней. Он пришел ко мне охотно, потому что я пообещал выплачивать содержание его вдове. — Калижкан помолчал и заговорил снова: — Это был дурной поступок, хотя я и пытался убедить себя в обратном. Я напоминал себе о добрых делах, которые смогу совершить, если буду жив, и полагал, что они искупят одно-единственное злое дело. Так вступил я на путь погибели. Я вызвал повелителя демонов, чтобы он исцелил меня, но вместо этого он вселился в мое тело. Последним усилием мой дух вырвался на волю и с тех пор обречен смотреть, как зло, совершаемое царем тьмы от моего имени, сводит на нет все доброе, что я сделал в жизни. Сирот, которых я опекал, принесли в жертву, а теперь погибли уже тысячи людей, и город Юса терпит бедствие.
Исправить это почти не в моей власти. Силы мои ограниченны и постоянно слабеют. Смерть зовет меня, и я не увижу, чем все это кончится.
Все, что я могу сделать в оставшееся мне время — это передать мои знания тебе, Ульменета. Я научу тебя земной магии и умению вызывать священный огонь халигнат. Научу врачевать раны, если они не смертельны.
— Я никогда не была сильна в подобных вещах.
— Теперь ты должна научиться. Я не могу больше прибегать к помощи ребенка. Девочка истощена, и сердечко у нее слабое. Оно чуть было не отказало, когда я поджег мост. Я не желаю жертвовать еще одной невинной жизнью.
— Но не могу же я выучить все это за один день!
— Здесь не существует времени, Ульменета. Мы с тобой находимся в сердце вечности. Доверься мне. То, что ты вынесешь отсюда, спасет не только девочку, но, возможно, и весь мир.
— Я страшусь такой ответственности. Я недостаточно сильна для нее.
— Ты сильнее, чем тебе представляется, и должна будешь стать еще более сильной.
Рассерженная Ульменета вскочила на ноги: — Возьми себе в ученики Ногусту. Он воин и умеет сражаться!
— Верно, он воин. Но мне нужен не тот, кто умеет убивать, а тот, кто умеет любить.
Ночь была холодная, но Коналин, закутанный в одеяло, не чувствовал холода. Кебра, с которым они сидели вместе, молчал, и Коналину это молчание доставляло не меньше удовольствия, чем разговор. Так уютно молчать способны только друзья. Коналин смотрел сбоку, как серебрятся при луне седые волосы лучника.
— О чем ты думаешь? — спросил наконец мальчик.
— Вспоминаю своего отца.
— Извини, я не хотел тебе мешать.
— Хорошо, что помешал. Эти воспоминания не из приятных. Ты замерз, по-моему, — ступай погрейся у костра.
— Нет, мне не холодно. — Коналин, засучив рукав, почесал начавшую заживать болячку. — Что ты будешь делать, если вернешься в Дренан?
— Попробую стать земледельцем — есть у меня сотня акров в горах у Сентранской равнины. Построю там дом…быть может.
— Ты правда этого хочешь?
— Нет, пожалуй, — улыбнулся Кебра. — Просто мечта такая — последняя. У сатулов есть пожелание: пусть исполнятся все твои мечты, кроме одной.
— Что ж тут хорошего? Разве не лучше, когда все твои мечты исполняются?
— Нет-нет, это было бы ужасно! Для чего же тогда жить? Ведь именно мечты нас подталкивают вперед. Мы живем от мечты к мечте. Ты, скажем, сейчас мечтаешь жениться на Фарис. Когда это сбудется, ты будешь счастлив, но захочешь детей. Человек без мечты — мертвец. Вроде бы и ходит, и говорит, но внутри он пустой, бесплодный.
— Значит, у тебя осталась всего одна мечта? А с другими что стало?
— Ты задаешь трудные вопросы, дружище. — Кебра умолк, и Коналин не стал нарушать молчание. Тепло у него внутри разгоняло ночной холод. «Дружище». Кебра назвал его другом. Коналин смотрел на чернеющие во мраке горы, на луну и на звезды. В этой великой пустоте была гармония, наполняющая душу музыкой тишины. Город такой гармонии не знает, и Коналин всю свою жизнь вел бесконечную борьбу за выживание, борьбу с жестокостью и нищетой. Сызмальства он усвоил, что задаром ничего не делается. Все имеет свою цену, которая ему большей частью не по карману.
Подошел Ногуста, и Коналин почувствовал раздражение — он не хотел сейчас ничьего вмешательства. Но чернокожий молча прошел мимо.
— Он самый лучший твой друг? — спросил Коналин.
— Самый лучший? Я не знаю, что это такое.
— Он тебе больше нравится, чем Зубр?
— Вот на это уже легче ответить, — улыбнулся Кебра. — Зубр никому не нравится. Но самый лучший друг… — Кебра выдернул из земли две травинки. — Какая из них лучше?
— Никакая. Трава вся одинаковая.
— Вот именно.
— То есть как? Не понимаю.
— Я тоже не понимал, когда молодой был. Тогда я думал, что всякий, кто мне улыбается, — это друг. И всякий, кто предлагает мне утешение, тоже. Само это слово мало что значит. Истинная дружба встречается реже, чем белая ворона, и стоит дороже, чем гора золота. А когда ты находишь ее, то понимаешь, что измерить ее нельзя ничем.
— Что он сделал, чтобы стать твоим другом? Жизнь тебе спас?
— Он ее спасал не раз, но на твой вопрос я не могу ответить. Правда, не могу. Думаю, что и он не сможет. А теперь мне пора уложить свои старые кости на покой. Доброй тебе ночи.
Они встали и пошли обратно в лагерь. Зубр уже храпел у огня. Кебра ткнул его сапогом и он, покряхтывая, повернулся на другой бок.
Коналин подбавил хворосту в догорающий костер и стал смотреть на пламя, а Кебра улегся рядом с Зубром. Завернувшись в одеяло, лучник приподнялся на локте и сказал:
—Ты парень способный, Коналин, и сможешь добиться чего захочешь — надо только, чтобы мечты твои были большими.
Коналин остался сидеть у огня. Дагориан прошел к повозке, ступая тяжело и устало. Он взял из мешка яблоко, надкусил его и, не замечая, видимо, Коналина, посмотрел на спящую Аксиану. Фарис и маленькая Суфия спали рядом с королевой, Дагориан постоял немного, потом вздохнул и присоединился к Коналину. Зубр снова захрапел, и Коналин, встав, пихнул его ногой, как Кебра. Зубр послушно повернулся на другой бок и перестал храпеть.
