– Да, просто беда, когда сын художника не переносит запаха красок. Значит, ты так и не станешь художником!
– Нет, да я и не хочу.
– Кем же ты хочешь стать?
– Никем. Мне бы лучше всего стать птицей или чем-нибудь в этом роде.
– Недурная мысль, но скажи мне, сокровище мое, чего же ты хочешь? Видишь ли, мне нужно еще поработать над этой большой картиной. Если хочешь, можешь остаться здесь и немножко поиграть. Или будешь рассматривать картинки в книжке?
Нет, это было не то, чего ему хотелось. Чтобы отделаться от отца, он сказал, что пойдет кормить голубей, и от него не ускользнуло, что отец вздохнул с облегчением и был рад его уходу. Поцеловав Пьера, художник выпустил его из мастерской и закрыл за ним дверь. Пьер снова остался один, на душе у него было еще хуже, чем прежде. Не разбирая дороги, он пошел напрямик по газонам, хотя это ему запрещалось, рассеяно и грустно сорвал несколько цветков и равнодушно смотрел, как его светлые желтые ботинки покрываются в мокрой траве пятнами и темнеют. В конце концов, не в силах совладать с отчаянием, он бросился на газон, зарылся головой в траву и разрыдался, чувствуя, как промокают насквозь и прилипают к телу рукава его светло-синей блузы.
Только когда его стал пробирать озноб, он, успокоившись, встал и робко прокрался в дом.
Скоро его хватятся и тогда увидят, что он плакал, заметят его мокрую грязную блузу и влажные ботинки и станут бранить. Он настороженно прошмыгнул мимо кухонной двери: ему не хотелось ни с кем встречаться. Лучше всего было бы уехать куда-нибудь далеко-далеко, где тебя никто не знает и никто о тебе не спросит.
В дверях одной из комнат, в которых изредка останавливались гости, торчал ключ. Он вошел, закрыл за собой дверь, закрыл и распахнутые окна и, не снимая ботинок, устало забрался на незастланную постель. Там он и остался, отдавшись своему горю, то плача, то впадая в дремоту. И когда, много времени спустя, он услышал голос матери, упрямо зарылся еще глубже в постель. Голос матери то приближался, то удалялся и, наконец, затих, а Пьер так и не мог заставить себя откликнуться. Вскоре, весь заплаканный, он уснул.
В полдень, когда Верагут пришел обедать, жена сразу же спросила:
– Ты не привел с собой Пьера?
Его удивил ее слегка взволнованный голос.
– Пьера? Я ничего о нем не знаю. Разве он не был с вами?
Госпожа Адель испугалась и заговорила громче:
– Нет, после завтрака я его больше не видела! Когда я искала его, девушки сказали, что видели, как он шел в мастерскую. Разве он не был у тебя?
– Да, был, но очень недолго и сразу же убежал. Неужели никто в доме не смотрит за ним? – с досадой добавил он.
– Мы думали, что он у тебя, – обиженно сказала госпожа Верагут. – Пойду поищу его.
– Пошли кого-нибудь! Нам пора обедать.
– Начинайте без меня. Я пойду искать сама.
Она быстро вышла из комнаты. Альберт встал и хотел последовать за ней.
– Останься, Альберт! – крикнул Верагут. – Мы за столом!
Юноша сердито посмотрел на него.
– Я пообедаю с мамой, – упрямо сказал он.
Отец, глядя в его взволнованное лицо, иронически улыбнулся.
– Как хочешь, ведь ты хозяин в доме, не так ли? Кстати, если у тебя опять появится желание бросить в меня ножом, пожалуйста, не обращай внимания на какие-то там предрассудки!
Сын побледнел и резко отодвинул стул. Отец впервые напомнил ему о той вспышке гнева детских лет.
– Ты не смеешь так говорить со мной! – взорвался он. – Я этого не потерплю!
Верагут, не отвечая, взял кусок хлеба и стал есть. Он налил в стакан воды, неторопливо выпил ее и решил сохранять спокойствие. Он делал вид, будто он один в столовой. Альберт нерешительно подошел к окну.
– Я этого не потерплю! – выкрикнул он еще раз, не в силах унять гнев.
Отец посыпал хлеб солью. В мыслях он видел себя поднимающимся на борт корабля и уплывающим по бескрайним неведомым морям как можно дальше, прочь от этого непоправимого безрассудства.
– Ладно, – почти миролюбиво сказал он. – Я вижу, ты не любишь, когда я с тобой разговариваю. Хватит об этом!
В этот момент послышался удивленный возглас и поток взволнованных слов. Госпожа Адель обнаружила мальчика в его укрытии. Художник прислушался и быстро вышел из столовой. Похоже, сегодня все идет вкривь и вкось.
Он нашел Пьера в комнате для гостей, тот лежал в грязных ботинках, с сонным, заплаканным лицом и спутанными волосами на смятой постели, рядом растерянно стояла удивленная госпожа Верагут.
– Послушай, Пьер, – наконец воскликнула она, и в ее голосе перемешались тревога и досада, – что все это значит? Почему ты не отвечаешь? И почему лежишь здесь?
Верагут приподнял мальчика и испуганно заглянул в его помутневшие глаза.
– Ты болен, Пьер? – ласково спросил он. Мальчик растерянно покачал головой.
– Ты здесь спал? Ты уже давно здесь?
– Я не виноват, – слабым, несмелым голосом отвечал Пьер, – я ничего не сделал… У меня очень болела голова.
Верагут взял его на руки и отнес в столовую.
– Дай ему тарелку супа, – сказал он жене. – Тебе надо поесть горячего, мой мальчик, и ты сразу почувствуешь себя лучше, вот увидишь. Ты и в самом деле заболел, бедняжка.
Он усадил его в кресло, подложил под спину подушку и сам стал с ложки кормить его супом.
Альберт сидел молча и отчужденно.
– Кажется, он и вправду заболел, – сказала госпожа Верагут. Она почти успокоилась; материнское чувство говорило ей, что лучше ухаживать за больным ребенком, чем разбираться с ним и наказывать его за какие-то необычные шалости.
– Потом мы отнесем тебя в постель, а пока ешь, душа моя, – ласково утешала она сына.
Лицо Пьера посерело, в глазах застыла дремота, он сидел и ел не сопротивляясь то, что ему давали. Пока отец кормил его супом, мать щупала ему пульс. Она обрадовалась, не обнаружив жара.
– Может, позвать доктора? – нерешительно спросил Альберт; ему тоже хотелось что-нибудь сделать.
– Нет, не надо, – сказала мать. – Сейчас мы уложим Пьера в постель, укутаем как следует, он хорошенько выспится и завтра будет опять здоров. Ведь правда, моя радость?
Мальчик не слушал, он отрицательно затряс головой, когда отец хотел дать ему еще супу.
– Нет, ему не надо есть через силу, – сказала госпожа Верагут. – Пойдем, Пьер, я уложу тебя в постель, и все снова будет хорошо.
Она взяла его за руку, он неохотно поднялся и сонно побрел за ней. Но в дверях он остановился, лицо его исказилось, он согнулся, и его стошнило; все, что он только что съел, оказалось на полу.
Верагут отнес его в спальню и оставил на попечение матери. Зазвонил колокольчик, засновали вверх и вниз по лестнице слуги. Художник немного поел и, пока ел, успел дважды сбегать в комнату Пьера. Раздетый и вымытый, мальчик уже лежал в своей кроватке из желтой меди. Затем в столовую вернулась госпожа Адель и сообщила, что ребенок успокоился, ни на что не жалуется и, кажется, скоро заснет.
– Что Пьер ел вчера? – обратился отец к Альберту. Альберт задумался, но ответил не ему, а матери:
– Ничего особенного. В Брюкеншванде я велел дать ему хлеба и молока, а на обед в Пегольцхайме нам подали макароны и котлеты.
Отец продолжал свой инквизиторский допрос – А потом?
– Он больше ничего не хотел есть. После обеда я купил у одного садовника абрикосов. Из них он
