видимо, билет принадлежал сержанту Кононенко (или Коновченко) или старшему сержанту Константинову.
И вот из центрального архива Министерства обороны нам сообщили, что в книге учета комсомольских документов найдена запись: “...Коптев Петр Кириллович, 810 сп, комсомольский билет № 14496295”. Теперь сомнений быть не могло: погибший воин, найденный на леднике и захороненный вместе с другими своими товарищами в станице Зеленчукской, и есть тот самый командир отделения, о котором нам писал Василий Егорович Миронов. Мы сразу написали ему письмо, в котором просили как можно подробнее рассказать о Коптеве, о себе, о товарищах, с кем рядом ему довелось сражаться. Просили также сообщить и о том, как он живет сегодня, какая у него семья и живы ли кто-нибудь из родных Петра Коптева.
Переписка наша с Василием Егоровичем длилась почти год – она продолжается и теперь, после нашей встречи – и в результате ее мы прежде всего еще заочно стали друзьями, потому что невозможно было не подружиться с этим человеком, который с такой болью, мужеством и нежностью вспоминал о погибших друзьях. Чувствовалось, что он не только в те дни был верным и надежным товарищем, но и сейчас сохранил эту верность погибшим.
От него мы многое узнали не только о Петре Коптеве, но и вообще про обстановку первых недель обороны перевала до того времени, пока Василий Егорович не был ранен и отправлен в госпиталь.
“...Поймите мои чувства,– писал он в одном из писем,– когда спустя двадцать лет после гибели моих товарищей – братьев по оружию – я снова могу послужить им, хотя бы воспоминаниями о них. Вы сами видели тот маленький участок льда и камня, на котором был проявлен поистине массовый героизм наших бойцов и командиров. Все защитники Марухского перевала знали, что за нами не только черноморские пляжи, но прежде всего нефть Баку – живительная сила, без которой нельзя было думать о скорой победе над фашизмом. В те тяжелые месяцы, умирая от ран и холода, мы верили в нашу победу и потому стояли насмерть... То, что я расскажу вам о моих товарищах, это тоже не все о них, а лишь те случаи, которые невозможно забыть...”
Василий Егорович рассказывал дальше, что ему и нескольким его односельчанам – все они были из села Казанки Ново-Бугского района Николаевской области – “повезло”, как он говорит. На станции Гурджаани, в Кахстии, когда их, новобранцев, распределяли по полкам, ротам и взводам, Михаил Послушняк – в дальнейшем о нем будет идти речь – “пронюхал, где записывают в разведку”, записался сам и записал туда же еще троих своих односельчан. Таким образом, четверо казанковских ребят попали в один взвод разведки 810-го полка.
Жарким сентябрьским днем мы приехали на Николаевщину. Сначала автобусом до Нового Буга, а оттуда на грузовом такси мы добрались до этого села. Такси было набито людьми, и, наверное, от инструктора райкома все узнали о причине, заставившей незнакомых им людей ехать сюда. Фамилии погибших на леднике им были хорошо знакомы, как и сами погибшие – тут ехали бывшие их товарищи или знакомые и даже их учительница. Уже в пути выяснилось, в какой школе учился Петя Коптев, а в какой – Миша Послушняк и Иван Баранчук. И все слышалось:
– Подумать только! Вот, значит, где они погибли! А до сих пор без вести пропавшими числились...
Мимо машин проплывали широкие поля с ложбинами, поросшими кукурузой и подсолнечником, и с пригорками, по которым желтело жнивье. Села с ровными порядками белых хат под черепицей, сменялись длинными и густыми лесополосами – типичная картина степной части Украины.
Вскоре машина запрыгала на неровной брусчатке центральной улицы села Казанки. Мы разминулись с Василием Егоровичем, который пошел встречать нас к почте. Прошли по пыльной и тихой улице мимо бывшего правления колхоза, где на скамеечках по привычке все еще собираются для неторопливых перекуров мужчины, через невысокую плотину, ограждающую довольно обширный пруд, и вышли прямо к дому Миронова.
Хозяйка встретила нас немножко тревожно и радостно, проводила в уютную и чистенькую горенку,
– Присаживайтесь,– сказала она,– сейчас Егорович придет с дочерями. А я, извините, выйду по хозяйству...
Василий Егорович пришел через несколько минут. Мы встретились и обнялись, как братья.
Вот его рассказ, во время которого Василий Егорович то отрывочно вспоминал о боях, то вдруг начинал показывать старые фотографии, письма.
...Пройдя перевал, полк спустился на ледник. Отсюда уже было видно, где находились немцы. Они изредка постреливали, но безо всякого урона для наших подразделений. Взвод разведки шел впереди, растянувшись гуськом. Шли вдоль верхней кромки ледника, и во время марша по леднику подразделения держались так близко друг от друга, что бойцы взвода разведки и первого батальона перемещались. Командир полка майор Смирнов шел с разведчиками, и Миронов слышал, как он отдал приказание на хребет выйти с ходу и атаковать немцев левым флангом. Для этого бойцам надо было спуститься по леднику вниз, пройти нейтральную зону – небольшую седловину – и подняться круто вверх, на хребет.
Чем ближе бойцы подходили к хребту, тем сильнее и прицельное был огонь немцев. Падали первые убитые, стонали раненые. У седловины подразделения начали накапливаться для атаки.
– Мы не знали, кто именно погиб в седловине. Говорили только, что командир роты и какой-то боец из разведки. Когда слух этот дошел до Коптева, он быстро проверил отделение, а потом пополз к седловине. Навстречу ему ползли легкораненые; санитары тащили тяжелых. Но в самую седловину никто не решался спуститься. Однако Коптев пополз туда и через некоторое время вытащил поочередно изрешеченные пулями тела командира роты и бойца своего отделения Ивана Баранчука. Так ребята из села Казанки потеряли первого своего земляка, одного из самых бесстрашных бойцов взвода. Во взводе знали его как молчаливого и выносливого человека. Любое задание или поручение он выполнял во что бы то ни стало. Его любимой поговоркой были слова: “Если надо—значит, надо...”
Коптев после этого боя говорил отделению:
– Отваге и мужеству нам надо учиться у Баранчука. Мы должны отомстить за него и других товарищей. Родные наши, возможно, уже считают нас погибшими, но не трусами и изменниками, а героями. И если нам действительно придется тут погибнуть, то только так, как считают наши отцы...
В первые дни боев командование полка поставило перед взводом разведки задачу: во что бы то ни стало раздобыть необходимые сведения о противнике и достать “языка”. Командир отряда Якунин спросил желающих на это опасное дело, но так как добровольцев было больше чем достаточно, он отобрал троих: Валентина Авдеева, Петра Коптева и Василия Миронова. Еще очень просился Михаил Послушняк, говоря, что если берут Миронова, то почему оставляют его. Ведь они с Мироновым в детстве всегда играли только разведчиков. Командир отряда Якунин улыбнулся:
– Я очень доволен вами, товарищи разведчики. Знаю я вас мало, но вижу, что воевать с вами можно. Но в эту разведку, товарищ Послушняк, идти приказано мне лично. Вы же примите от нас документы и останетесь за меня...
Перед выходом разведчики весь день рассматривали местность, по которой им придется идти в темноте. Сдав свою снайперскую винтовку, Миронов взял более легкую, самозарядную. У командира взвода и Коптева были автоматы. Едва стемнело, начали спускаться в седловину. Дул сильный, сырой и холодный ветер. Однако ночь была не особенно темной, и это помогало движению.
По условиям местности, на которой не очень-то развернешься, боковых дозоров не было. Шли цепочкой, причем командир взвода и Коптев были в ядре. Авдеев замыкал движение, а Миронов шел первым. Им пришлось делать большой крюк, и лишь во второй половине ночи они проникли к немцам в тыл. В полной тишине двигались под высокой скалой хребта, на котором находились немцы. Вскоре Миронов подал сигнал остановиться. Потом передал шепотом, что можно начинать подъем на хребет. Через несколько сот метров пути по очень узкому карнизу, прилепившемуся к отвесной стене, увидели, что карниз начал расширяться. Разведчики были настороже.
И тем не менее Миронов чуть было но прошел мимо немца, мирно спавшего в каменной нише. Вернувшись на два шага назад, он прислонил штык своей винтовки к груди немца, подумав при этом, что, возможно, он мертвый, и тихо, но резко сказал:
– Хенде хох!
