было. По дорогам двигались огромные колонны танков и автомашин фашистов. Комиссар батальона старший политрук Федор Михайлович Глазков принял решение: днем оставаться и маскироваться в хуторах, удаленных от больших дорог, а ночью, выслав вперед группу разведчиков, совершать переходы в сторону Карачаевска, чтобы там соединиться с советскими войсками. Но в станице Ахметовской после совещания с командиром и штабом Мостовского партизанского отряда стало ясно, что отходить надо по ущелью реки Лабы на перевал Санчаро, с тем чтобы выйти к Сухуми...
Партизаны, знавшие о том, что дорога на Карачаевок уже перерезана немцами, подсказали, конечно, правильный выход из положения. Они помогли батальону продуктами и лошадьми. Из Ахметовской батальон уходил с боем: егеря сжимали кольцо...
Здесь мы обязаны сделать небольшой перерыв в повествовании и рассказать немного о горьких днях отступления наших войск в августе 1942 года. Этот рассказ поможет читателю, в частности, понять, как создавались тогда сводные подразделения, подобные тому, о каком поведет речь Давидич... В те дни не было сплошной линии фронта. С северного на южный склон перевала время от времени прорывались группы наших солдат, выходившие из окружения. Все они были истощены, а многие и обморожены. Постепенно немцам удавалось овладеть основными высотами на перевалах, и прорваться нашим сквозь их хорошо организованную оборону было почти невозможно.
И все-таки они прорывались! С тяжелыми боями, порой идя на верную гибель. Не рассказать об этих людях значило бы не отдать дань искреннего восхищения их мужеству и забыть в истории высокогорной войны одну из самых скорбных, но и благородных страниц.
Вот почему мы обратились к воспоминаниям Василия Михайловича Онищука, майора запаса, преподавателя в городе Орле. В августе сорок второго он отступал вместе с остатками наших частей в районе станиц Кардоникской и Зеленчукской. Многое он помнит хорошо, иное стерлось в памяти, но и того, что он сумел припомнить, достаточно для воспроизведения картины отступления. Эта картина важна для нас еще и потому, что хорошо показывает моральную стойкость наших бойцов, которые оставались непобежденными, даже отступая перед натиском врага.
Когда началась война, Василий Михайлович воспитывался в одном из детских домов. Когда война постучала в двери детдома, несколько ребят-воспитанников решили идти с частями Красной Армии, приписав к своему возрасту по два-три года. Так Василий Михайлович стал юным солдатом. Чудом у него сохранилась фотография сорок второго года. На обороте надпись: “г. Черкесск, август 42г., 9-я армия”.
– Я не был в составе девятой армии, – вспоминает Василий Михайлович, – и уж не помню теперь, почему так написал. Возможно потому, что с нами отступал, вел нас один старший лейтенант из этой армии: своих командиров мы потеряли.
Помню, шел с нами один солдат, коренной житель Черкесска. Ему тогда было лет сорок, но все называли его просто Сашей. По-моему, он был черкес по национальности, потому что по-русски говорил не слишком хорошо. Все мы его уважали и к мнению его прислушивались. Так вот именно ему я обязан тем, что имею теперь эту старую фотографию, он потащил меня к фотографу, едва только вошли мы в его город. Не знаю, жив ли он теперь...
Есть у меня и еще одна фотография тех дней. На ней изображен молодой парень по имени Коля. Пуля прострелила его на одном из переходов по Карачаево-Черкесии, когда мы прикрывали отход товарищей. Он отходил последним и неосторожно поднялся в полный рост. Тут же, вскрикнув, упал. Нам удалось его вытащить и унести с собой. Не помню, в каком ауле мы передали его местным жителям. Возможно, он тоже жив, хотя был очень плох тогда... Но все это случилось уже позже, а вначале...
По бесконечным дорогам, все больше теснимым надвигавшимися горами, двигались бесчисленные стада скота. Гражданского населения становилось в этом потоке все меньше, военные шли разрозненными группами, запыленные и хмурые. В арьергарде этого потока жиденькой цепью отступали те части, которые сумели сохранить себя, как боевую единицу.
Станица Кардоникская встретила отступавших настороженным молчанием и висящей в небе “рамой” – разведывательным самолетом “Фокке-вульф”. Вечером бойцы той группы, в какой находился и Василий Михайлович, легли отдыхать еще на своей территории, а утром, когда они попытались пройти на Микоян-Шахар (ныне город Карачаевок), увидели, что немцы успели обойти их.
По сужающему ущелью пошли спешным маршем в горы. К тому времени старший лейтенант из 9-й армии выбыл из строя, и группу бойцов из разных частей повел младший лейтенант Коваленко. Группа была довольно большой – около трехсот человек – и потому Коваленко надеялся прорваться сквозь немецкие заслоны. Но не удалось. В завязавшемся через некоторое время бою погибла почти вся группа, а часть ее была взята в плен. Лишь десятку солдат, в их числе и Василию Михайловичу, удалось оторваться от немцев и вернуться в Кардоникскую, которая также была уже занята немцами.
Заметив их, наши солдаты бросились от дороги в сторону, где за реденькой стеной кукурузы и подсолнечника лежало небольшое поле нескошенной, полегшей пшеницы. За обвисшими стеблями кукурузы обнаружили 122-миллиметровую гаубицу, расчет которой находился тут же. У них остался всего один снаряд, и они прилаживались ударить по спускавшимся с гор немецким автоматчикам. Но те опередили, пули засновали сплошной пеленой, и несколько солдат упало замертво. Оставшимся в живых бойцы помогли взорвать орудие и вместе стали перебегать от одного укрытия к другому, стремясь уйти от немцев, Коваленко также погиб, и командование взял на себя дядя Саша – наверное, по праву местного жителя, потому что все были рядовыми.
Солдаты не решались уходить далеко от дороги, маскируясь в кукурузе. По дороге на большой скорости шли наши санитарные машины, неизвестно откуда взявшиеся. Шли они навстречу солдатам, и создавалось впечатление, что от перевалов.
Немцы, прекрасно видя, что машины санитарные, накрыли их минометным огнем. Из горящих, изрешеченных кузовов выскакивали, вываливались или выползали все в бинтах бойцы. А немцы все били и били по ним.
Дядя Саша скомандовал: “Огонь”. Силы, конечно, были слишком неравны, но какое сердце удержалось бы даже от последнего боя, видя страшную гибель товарищей? Патроны приходили к концу, когда один из артиллеристов, наклонившись к Онищуку, прокричал:
– Слухай, хлопец, хватай этот ранец и тикай куда-нибудь. Может, пробьешься к нашим, передай им. Тут полмиллиона рублей чи армавирского, чи лабинского банку. Треба спасти. А мы тут придержим их пока.
И, видя, что хлопец медлит, яростно замахнулся ложем автомата...
Онищук схватил плотно уложенный ранец и, петляя, как заяц, бросился через пшеничное поле. Бежать пришлось какой-нибудь километр, но автоматные очереди и разрывы мин бросали его на землю так часто, что путь казался бесконечным.
Наконец, он свалился в глубокий овраг или старое русло реки и там увидел с полсотни своих солдат-хозяйственников. Тут же стояли несколько груженых машин. Отыскав глазами старшего, Онищук доложил о деньгах. Тот взял ранец, мельком взглянул на тугие пачки и бросил в кузов. Потом хотел о чем-то спросить, но тут сверху наблюдатель крикнул:
– Танки!
Показав на небольшую возвышенность, старший быстро проговорил:
– Беги туда, там бронебойщики, скажи, что я приказал им немедленно прибыть сюда!
Не успев спросить, от чьего имени передать приказ, Онищук перевалился через овраг и снова побежал, забросив карабин за спину. Вскоре, насквозь промокший от пота, он свалился у копны сена, под которой сидели бронебойщики и спешно закусывали. Услышав о танках, они бросили еду, вещевые мешки и особо запомнившийся Онпщуку баян, схватили тяжелые своп ружья и помчались к оврагу. Отдышавшись, Онищук побежал за ними, но добежать не успел. Метров за четыреста от оврага он увидел, как, отстреливаясь редкими и недружными залпами, от станицы Кардоникской бежали еще какие-то солдаты. Наперерез им летели немецкие легкие танки. Из оврага раздалось несколько выстрелов из ПТР, но безрезультатно. Танки налетели на солдат и стали давить их. Очевидно, гранат ни у кого не было. Патронов тоже. Но сдающихся, поднимающих рук Онищук не видел. Видел, мяк один солдат в гимнастерке, клочья которой развевались по ветру, взял винтовку за ствол и в приступе отчаяния бросился навстречу фашистской машине, но тут же исчез под гусеницами...
Несколько человек и в этот раз каким-то чудом вырвались из лап смерти и снова заметались в
