— Ты не сердишься на меня?
— Вы же хорошо знаете, что нет.
— Я ведь грубая скотина, моя миленькая. Ну, скажи мне это прямо… Признайся!
— Разве вы не почувствовали, что сделали меня счастливой?
— Взаправду?.. Ну, стало быть, теперь нужно говорить мне «ты».
— Если хочешь… Колен, не думаешь ли ты, что настала ночь и пора снова в путь?
— Конечно, мой ягненочек.
Они продвигались легко, хотя тропа была почти непроходимой. Он нес ее, она положила голову ему на плечо. Ничто их более не разделяло. Они связали воедино свои подвергавшиеся опасности жизни, угроза и страдание не исходили более от них самих. Колен Патюрель, освободившись от тайного смятения, не метался, будто грешник в аду, из страха выдать себя. Анжелика уже не боялась его сердитых взглядов и диких выходок. Ей больше не придется страдать от одиночества. Когда захочет, она может коснуться губами глубокого шрама, появившегося у него после десятидневной пытки железным ошейником с шипами, который надел на него Мулей Исмаил.
— Осторожней, крошка, — говорил он, смеясь, — спокойно! Нам еще идти да идти.
Он умирал от желания заставить ее прильнуть к нему, чтобы овладеть ее губами, положить на песок под луной, вновь почувствовать опьянение, испытанное рядом с ней. Но ведь надо же помнить, что она ослабела от голода, еще не оправилась от укуса этой чертовой дурацкой змеи. Подумать только, что в то мгновение он напрочь забыл об этом! Какой же он был скотиной!.. Прежде он никогда особенно не задумывался, что женщину надо щадить, но ради этой он научится.
Если бы он мог исполнять ее желания, уберечь ее от всех невзгод! Кликнуть бы, как в сказке, скатерть-самобранку с вкусными блюдами, да чтобы была еще «широкая постель с белоснежными простынями и букетами барвинка по четырех углам», как поется в народной нормандской песне… В Сеуте они пойдут вместе пить воду из того самого источника, что семь лет поил Улисса, плененного очами Калипсо, дочери Атланта. Так рассказывают моряки.
Он шел и грезил наяву. Она дремала, прильнув к нему. Она так устала… А он — нет! Он нес на своих плечах всю радость мира.
На заре они сделали привал. Растянулись на лужайке, поросшей невысокой травой. Они больше не искали укромного жилища, уверенные в своем одиночестве. Их взгляды скрестились. Он уже не опасался ее. Он хотел все знать о ней и мог бы смотреть без конца на лицо утомленной счастьем женщины, опрокинутой на разметавшуюся волну своих прекрасных волос. Очарованный, он упивался восторгом.
— Вот уж не поверил бы, что ты любишь любовь!..
— Я люблю еще и тебя, Колен.
— Цыц! Не надо говорить этих слов!.. Еще не время. Ты теперь лучше себя чувствуешь?
— Да.
— И это верно, что тебе хорошо со мной?
— О, да! Еще как!
— Спи, мой ягненочек.
Лишенные всего, кроме любви, они наслаждались ею в полной мере. Чувство, которое бросало их в объятия друг друга, было таким же властным, как желание выжить. В опьянении страсти они забывали все горести и боли. Это был реванш, взятый у судьбы, живая вода надежды. В самозабвенных лобзаниях им открывалась возвышенная истина: любовь была создана в утешение первому мужчине и первой женщине, чтобы придать им отваги в их тяжком земном странствии.
Никогда еще Анжелика не знала объятий столь большого и сильного мужчины. Ей нравилось садиться к нему на колени, сворачиваться калачиком под защитой его крепкого тела. Сильные руки ласкали ее, и они долго целовались с закрытыми глазами, в тихом, почти религиозном экстазе.
— Помнишь, — шептал он, — как я приказал нашим бедным спутникам, чтобы они и думать забыли… «Она не предназначена никому из нас и никому не принадлежит…» Я сам взял тебя, теперь ты мое сокровище… И я клятвопреступник!..
— Я первая тебя захотела.
— А я ведь тогда сказал это, чтобы самому себе запретить думать о тебе. Уже когда я обнимал тебя в саду Родани, кровь бурлила во мне. Тут-то я и решил поставить заслон. Я говорил: «Колен, ты обязан выдержать, это твой долг…»
— У тебя был такой суровый, неприступный вид!
— А ты никогда не жаловалась. Все терпела, да еще как бы извинялась, что идешь с нами. Я видел и знал все, что с тобой происходило, как тебе было страшно, как ты теряла силы. Я уже тогда хотел тебя нести. Но был договор с товарищами!
— Так было лучше. И вы были правы, Ваше величество.
— Иногда, когда на тебя смотрели, ты улыбалась. Вот твою-то улыбку я больше всего в тебе и люблю. Ты мне улыбнулась, когда змея ужалила тебя и ты ждала меня на дороге… Как будто ты испугалась меня больше, чем смерти. Боже! А я до этого и не знал, что такое настоящее горе, когда подумал, что ты погибла. Если бы ты умерла, я бы лег рядом и никогда больше не поднялся!
— Не люби меня так сильно. Колен, не надо… лучше поцелуй меня еще раз.
Глава 9
Шаг за шагом они продвигались вперед. Местность, по которой они шли, меж тем изменилась. Исчезли кедры и травянистые склоны, все реже попадалась дичь, все труднее стало находить воду. Голод и жажда стали снова терзать беглецов. Тем не менее нога Анжелики зажила, и она убедила своего спутника разрешить ей понемногу ходить самостоятельно.
Теперь они шли день и ночь, небольшими переходами, взбираясь на скалистые гребни и переходя ущелья, ища тропы среди скал и однообразных зарослей. Анжелика не смела спрашивать, насколько они далеки от цели. Казалось, эта цель без конца отступала все дальше, скрытая рыжим щитом гор. А надо было идти, идти, снова идти.
Анжелика остановилась. «На этот раз мне конец», — подумалось ей. Ею овладела неодолимая слабость. В ушах шумело, чудился колокольный звон, и этот зловещий призрак наполнил ее ужасом.
«Так вот она — смерть…»
Слабо вскрикнув, она упала на колени. Колен Патюрель, который уже почти дошел до вершины скалы, гребень которой мрачно вырисовывался на беспощадном небе, сбежал вниз, встал на колени рядом с ней, прижал к себе… Она рыдала без слез.
— Что с тобой, моя душенька? Ну, ну, еще чуть-чуть, не падай духом…
Он гладил ее щеку, целовал иссохшие губы, будто хотел влить в нее свои неисчерпаемые силы.
— Встань, я тебя немного понесу.
Но она безнадежно качнула головой.
— Ах нет, Колен. На этот раз слишком поздно. Я умираю. Я уже слышу похоронный звон.
— Какая чушь! Мужайся. За этой скалой…
Он замолк, прислушался.
— Что за ней, Колен? Мавры?
— Но там… я тоже слышу…
Он резко вскочил и вскричал сдавленным голосом:
— Я слышу колокола!..
Как сумасшедший, он ринулся на вершину скалы. Она увидела, что он машет руками, вопит, но не слышала, что именно. Забыв всю усталость, не обращая внимания на острые камни, раздиравшие ей ноги, она поднялась и заспешила к нему.
— Море!!! — вот что кричал нормандец. Когда она подошла, он схватил ее за руку, прижал к себе, самозабвенно стиснул в объятиях. Они стояли, ослепленные, не веря своим глазам. Перед ними
