надеяться! Теперь, Рескатор, берегись! Ты у меня в руках. Теперь ему придавая поусмирить норов, покорчиться на медленном огне. Я нашел слабину в его доспехах, ту же, что у всех подобных безумцев, — женщину! Ах, как он нас подавлял! Как развлекался тем, что расстраивал наш невольничий торг! Ах, он уже мнил себя хозяином всего света со своей бездонной мошной! Если бы не он, я был бы уже верховным адмиралом султана. Но это он помешал излиться на меня милостям Великого Благодетеля. Он проникал всюду — от Марокко до Константинополя, сорил деньгами, покупал союзников. Но теперь он у меня в руках. Ему придется убраться из этих мест, ты слышишь меня, Али-Хаджи?! Он покинет Средиземноморье и никогда не вернется сюда! — Словно в экстазе, Меццо-Морте простер руки. — И тогда победителем стану я. Я одержу победу и над этим злейшим из врагов…
— Сдается мне, у вас порядочно злейших врагов, — не сумев скрыть иронии, заметила Анжелика. Едкий тон ее слов разом остудил неистовый пыл вероотступника.
— Да, их действительно много, — ледяным тоном парировал он. — И вы вскоре увидите, как я с ними обхожусь. Черт возьми, я начинаю понимать, как вы едва не лишили рассудка беднягу д'Эскренвиля, у которого и так голова не в порядке. Усаживайтесь, прошу вас. — И он указал ей на обитый бархатом тюфяк. Анжелика не села, а почти что плюхнулась на него. В глазах помутилось. Адмирал Алжира присел на корточки около нее и протянул ларец с рахат-лукумом. Она была так слаба и истощена, что с благодарностью приняла лакомство, в состав которого входили морские водоросли, хотя в Кандии оно вызывало у нее отвращение. Она протянула руку, но тотчас отдернула, ощутив сильную боль. На руке сочились кровью четыре длинные ссадины. Красные ногти одного из адмиральских красавчиков оставили на руке глубокий след.
Это происшествие вернуло Меццо-Морте благодушное расположение духа.
— Ах, ах, мои овечки, — сально хохотнул он. — Вы, сударыня, пробудили в них ревность. Они не приучены видеть своего повелителя на коленях перед женщиной. К тому же эти сладости обычно предназначаются им самим. И верно, для меня это непривычно. Никаких женщин — вот принцип, делающий непобедимыми предводителей воинов и сановных евнухов. От женщин — беспорядок, слабость, мешанина в мыслях, потеря головы и, наконец, они — причина величайших глупостей, на какие идет обычно мужчина, способный в ином расположении духа добиться могущества. Однако участь евнухов, по мне, слишком уж безотрадна. У меня — иные склонности.
Он еще немного посмеялся, поглаживая курчавую голову своего фаворита-негра, накрашенного до самых глаз. Другой, тоже весь размалеванный красавчик был белым с черными глазами. Скорее всего — испанец. Детей, похищенных на средиземноморском побережье, угрозами и уговорами обращали в магометанство. Владелец был вынужден добиваться от них добровольного согласия на это: ведь никого нельзя было подвергнуть обрезанию ранее, чем он произнесет сакраментальную фразу: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его». Новообращенные могли стать нарциссами и эфебами верховных раисов или пашей.
— Дети фанатичны. К повелителю их можно привязать душой и телом. Прикажи я им — и мои юнцы, подобно волкам, растерзают вас. Посмотрите, какие взгляды они бросают на вас. Когда они идут на абордаж христианской барки, они пьют кровь христиан. Что поделаешь, вино ведь им запрещено!..
Анжелика была в таком изнеможении, что не выказала отвращения. Меццо-Морте окинул ее тяжелым взглядом. Она только что смертельно оскорбила его, а он не из тех, кто сносит обиды.
— Вы горды, — произнес он. — Презираю гордость у женщин, а тем более — у христиан вообще. Они ее недостойны.
Тут он вновь принялся хохотать, и его смех долго не утихал.
— Чему вы смеетесь? — спросила Анжелика.
— Тому, что вот вы — гордая, надменная, а меж тем один я знаю, что вам уготовано. Это меня забавляет, вы понимаете?
— Признаюсь, что нет.
— Эка важность! Скоро все поймете.
Глава 4
Эту ночь Анжелика спала на одной из галер Меццо-Морте, причаленной в порту. Вечером к ней пришла Фатима, и пленница, подарив ей один из браслетов, упросила старуху побыть с нею до утра. Ей не давало покоя присутствие на борту юнцов в желтых тюрбанах, ее страшила их ревность и ненависть. Старуха расположилась на циновке, загородив собой дверь. От усталости Анжелика спала как убитая. Наутро старухе пришлось сойти на берег. Она вернулась лишь к вечеру, очень возбужденная. Город ликовал. В то утро на рейде появились корабли, которых никто не ждал. Они давно считались пропавшими без вести. Два десятка судов с круглым днищем — это было все, что осталось от огромной флотилии, в позапрошлом году отправившейся из Алжира. Они стремились к самому большому из морей, куда можно добраться, пройдя под огнем испанцев между Сеутой и Гибралтаром. Огромный океан поглотил берберийцев, и вот теперь отпустил их. Они возвращались с глазами, полными видений странных, туманных земель и ледяных гор. Они описывали неподвижный заледенелый мир, где над головой вращались три солнца, испускавшие голубое и розовое сияние, а ночь все же не имела конца. Множество кораблей погибло в дьявольских бурях, когда все джинны-повелители ветров собирались вместе и щелкали корабли, как орехи. Выбравшиеся привезли, однако, восемьсот рабов — всю исландскую колонию, основанную королем Дании.
Массы алжирцев стеклись поглазеть на людей Севера, белых как снег, с волосами лунного цвета. Обнаженные женщины, сгрудившиеся на пристани, с их невообразимыми волосами, развевающимися на фоне голубого моря, казались сиренами в изгнании. Но старая Фатима качала головой:
— Они курносые, — говорила она, — без бровей и ресниц, и глаза у них гноятся, где им выдержать африканское солнце.
Опытная старуха уверяла, что эти бедняжки, которых тяготы пути превратили в живые скелеты, как только спадет прилив любопытства, будут стоить не более трех пиастров каждая. Ведь трудно представить себе, чтобы кто-нибудь из добрых и хоть чуточку суеверных мусульман согласился возлечь на ложе рядом с такой мороженой и отупевшей глистой. Людям ислама потребны женщины в теле, с горячей кровью, волчьим темпераментом, ненасытные в любви и работе, — такие, какой в прежние времена была сама Фатима. Аллах свидетель: муж должен был хорошенько потрудиться, чтобы оставить ее довольной. Уж она отбивала у него охоту искать других наложниц! Знает она их, этих мужланов-мусульман. Они без ума от белокурых и белокожих, но не белесых, избави Аллах! Вот Анжелика вполне соответствует их вкусам. Оттого ей и потребовался особый уход, и недаром из-за нее чуть не разгорелась война между турецким Диваном и алжирской «Таиффой». Но прибытие отважных мореплавателей отвлекло всеобщее внимание. Старая Фатима не могла понять, для кого из сильных мира сего приберегает такую красавицу Меццо- Морте.
— Меня не продадут, я же должна платить выкуп, — встревожилась Анжелика.
— Одно другому не помешает, — глубокомысленно обронила старая вероотступница.
На следующий день Алжир готовился к большому празднеству. Могла ли «почетная пленница» присутствовать на нем? Анжелика сгорала от нетерпения, поскольку больше не виделась с Меццо-Морте, а ей хотелось бы узнать что-либо путное о своей будущей судьбе. Корабль-дворец стал для нее более крепкой тюрьмой, чем сухопутные темницы. Адмирал Алжира хвастал, что это судно особой постройки: по плотности вооружения и мощности артиллерии — венецианский галиот, восемь пар весел — от античной галеры, да еще от алжирской шебеки — широкие обводы корпуса, неглубоко сидящего в воде, несмотря на две тяжелые мачты.
Таким образом, плавучий дворец был одновременно и превосходным боевым судном, ходившим в паре с небольшой учебной фелукой. Оба корабля днем и ночью несли на борту команду злобных юнцов- янычаров в желтых тюрбанах. Они находились в состоянии постоянной боевой готовности и могли за несколько минут достичь любого места в городе — достоинство немалое, если учесть тридцать тысяч рабов-христиан, всегда готовых к бунту, или возможную вылазку «Таиффы», заговор алжирских раисов (в
