произошло в Минске: стараниями интенданта Линтварева он был отлично обмундирован, предприимчивостью Батуева хорошо вооружен и, главное, — хотел драться. Еще не кончилась бомбежка, как батальон уже был переформирован в специальный отряд, и Елочкин назначен командовать в нем отдельной группой. Задача ясная: производить разрушения за спиной отходящих войск, всячески мешая противнику наступать. Взрывать — или по приказанию командира отходящих войск, или при появлении противника. Елочкин получил на свою группу два грузовика, взрывчатку, мины и пол-отделения кадровых саперов, Все это совершилось с необыкновенной быстротой.
Федя спал в товарном пакгаузе, когда Елочкин разбудил его и сообщил новости.
— А я-то куда же, товарищ военный инженер? — испуганно спросил он.
И очень обрадовался, услыхав, что поступает в елочкинскую команду на полуторатонку с пулеметом.
— Вот это — дело, а то… валандаться!
Вечером Елочкин уже получил задание. С поста, стоявшего у Кайданова, сообщили о появлении гитлеровских танков. И вслед за тем пост исчез. Надо было разведать на месте заставы, что там случилось. Елочкин и Федя выехали вдвоем на грузовике. До заставы добрались, не заметив ничего тревожного, но заставу нашли пустой: ни пограничников, ни фашистов. Спрятали машину, подползли к шоссе и — замерли. По дороге, со скрежетом и лязгом, катились головные машины фашистского танкового отряда. Разведчики лежали у самой дороги и считали: «Восемьдесят шесть… восемьдесят семь». Гитлеровцы шли без охранения, без всяких предосторожностей, — наглая беспечность их была поразительна. Немилосердно жгли фары у танков. Одна машина застряла, — развели костер. Солдаты орали, кричали, — хорошо одетые, сытые, горластые. Европа научила их орать. Скоро завоют… Итак, восемьдесят семь машин, — Т-3 и Т- 4.
Как ни удачна была первая разведка Елочкина и Феди, но она могла бы стать и последней, так как в Минск, занятый гитлеровцами, они не вернулись и прорваться на восток за своими уже не смогли…
Глава сороковая
Май для брестского гарнизона был месяцем учебно-боевых стрельб. Стреляли изо дня в день и выполняли упражнения, как правило, на «отлично» и лишь отчасти на «хорошо». «Посредственных» результатов почти не бывало. В половине июня стрелковая дивизия, где Юханцев служил начальником политотдела, оставив в крепости по одному батальону от каждого го своих полков, вышла из Бреста в район Кобрин — Жабинка на большие тактические ученья. За ней двинулись инженерные войска и выехало много всякого командного и начальствующего состава. А так как часть гарнизона с весны стояла в лагерях, то крепость осталась занятой всего лишь полком пехоты, школой да танковым батальоном.
Из пограничных частей, развернутых по Бугу, до Юханиева постоянно доходили сведения о какой то подозрительной возне на левой стороне реки. Юханцев несколько раз выезжал на берег. Действительно что-то как бы тянулось к руслу Буга, усиленно копошась в его зарослях и на поймах. «Неужели сосредоточение?» Эта мысль не давала покоя Юханцеву. Он не раз толковал о ней с командиром дивизии; адресовался и к высшему начальству. Но передвижения гитлеровских войск наблюдались по всей границе. Действовал договор с Германией о ненападении. Правда, знали, что этот договор — вовсе не мир между добрыми соседями. Знали, что его практический смысл — в выигрыше времени; что нападение фашистской Германии на СССР неизбежно; и ждали этого нападения. Но, случись оно сегодня, вдруг, без объявления войны, оно все-таки было бы внезапным. И поверить в возможность такого недопустимо-позорного вероломства было как-то не легко. А между тем против Бреста уже был сосредоточен целый корпус четвертой гитлеровской армии в составе трех пехотных дивизий с танковыми, саперными и другими специальными частями, с множеством легких и тяжелых артиллерийских батарей, с мортирными дивизионами и минометными ротами. Если бы Юханцев, вдруг узнав об этом, смог подсчитать и сопоставить числовые данные обеих сторон, он увидел бы, что у гитлеровцев, собранных под Брестом, в десять раз больше людей, чем в крепости, а техники, танков и артиллерии больше раз в пятнадцать. Но он об этом не знал. И так, радостно привыкая к новой близости с женой и дочерью, еще не окончательно обжившимися около него в Бресте, в странной полутревоге дожил до двадцать второго июня…
Весь день накануне Юханцев провел в крепости и заночевал дома. Было четыре утра, когда он вскочим, растрепанный, с постели и несколько мгновений стоял неподвижно, с белым облаком волос над круглой, большой головой. Грохот рос и рос, достигая невыносимой силы. Где-то со звоном сыпались стекла. С треском рухнули вниз перекрытия какой-то крыши. Ольга слушала, застыв в дверях с раскрытым ртом и полными слез огромными глазами. За окном взметнулось пламя. Багровая туча пыли и дыма быстро заволакивала небо. Надежда Александровна подошла к мужу и взяла его за руку.
— Яша… Это — война!
Столбняк соскочил с Юханцева. Он молча принялся одеваться, бешено торопясь, словно спешил обогнать самого себя.
— Папа… — сказала Ольга, стуча зубами, — папа…
Он взглянул на нее. Она ахнула. У ее отца никогда не было таких глаз.
— Война, дочурка… Началась война!
— Папа! А как же… Костя?
Она тихонько опустилась на стул, неслышно ломая тонкие пальцы и с отчаянием переводя изумленный взгляд с отца на мать. Звонко запел телефон. Надежда Александровна схватила трубку.
— Алло!
Кроме хрипа и бульканья, в трубке не было ничего.
— Алло! Алло!
Что-то далекое, похожее на человеческий голос, вырвалось из бульканья и пропало.
— К черту телефон! — крикнул Юханцев.
Трубка жестко стукнулась, падая на рычажок.
— Надя! Сейчас будут раненые… Ты всегда была…
— И буду…
— Сказать Османьянцу и другим?
— Конечно!
— Спасибо!
— Мама, я с тобой!
Юханцев выбежал из квартиры, звонко хлопнув дверью…
…По башням, фортам и казармам неслось:
— Война! Война!
Люди с хода становились к окнам и амбразурам. Они видели рядом седую голову Юханцева, слышали знакомые голоса командиров и политруков. Крепость принимала бой.
Противник вел огонь главным образом по цитадели и лишь отчасти — по городу, перенося его с места на место. Так продолжалось около часа. Затем атака двинулась к переправам, — к железнодорожному мосту и на только что наведенный понтонный. Здесь, у понтонного, близ деревни, ее встретила пограничная застава. Внезапных нападений для пограничников не существует, — служба их в вечном ожидании и на постоянном чеку. Правда, к шести часам утра ружья и пулеметы заставы примолкли, — мертвые руки не владеют огнем, — но зато и гитлеровцы до утра проплясали на своих понтонах. Лишь теперь их первые штурмовые отряды высадились на западный остров крепости и затоптались под ружейно-пулеметным огнем цитадели. Крепость отбивала атаку, стреляя не только из окон и амбразур, но и с крыш, и из подвалов, и с чердаков, и из-за каждой двери или водосточной трубы, — отовсюду, где может укрыться человек. Трудно сказать, где было жарче, — здесь, или у Муховецкого моста, куда группы гитлеровских автоматчиков прорвались через земляной вал и ворота. И там тоже стреляла всякая щель, да еще и курсанты полковой школы то и дело переходили в контратаку, опрокидывая пробившуюся вперед неприятельскую пехоту на огонь бронемашин, сгрудившихся в воротах, и на штыки пограничников.
