оптимистическую пору первого новоогаревского процесса замаячила дата торжественной церемонии возможного подписания договора. И с ней неслышно, как тень, вернулся призрак очередного антигорбачевского заговора. Потому что оставлять в живых Союз для республиканских элит, отведавших после августа нестесненную Центром свободу, означало добровольно надеть на себя хомут, вернув Москве подаренные путчем поводья. В то же время большинство было готово и даже заинтересовано сохранить союзные связи и в качестве их символа — Горбачева. И только у Ельцина и его окружения были другие приоритеты. В отличие от других республиканских вождей основные счеты у него были не с Центром как таковым, а с Горбачевым и носили прежде всего личный, а не политический характер. Кроме того, только он мог реально претендовать на пост союзного президента, что объективно превращало противостояние этих двух людей в непримиримый конфликт. Да и в целом элита «первой среди равных» России в противоположность остальным республикам не имела политических претензий к «имперскому центру» еще и потому, что по крайней мере на том этапе рассчитывала, взяв Кремль, сама занять его место. В записке «о российской стратегии», подготовленной для Ельцина осенью 1991 года, Г.Бурбулис предупреждал, что Горбачев настраивает республики против России, и одновременно успокаивал: избавившись от Союза, Россия не утратит своей возможности властвовать над ними, республики «никуда не денутся» (в сущности, он заимствовал горбачевский тезис), все равно к нам придут, приползут, попросятся.
К ноябрю более чем странная ситуация — с двумя лидерами во главе одного государства — уткнулась в развилку. Выдвинутый Августом на передний план Ельцин должен был либо вернуться в шеренгу остальных глав республик, признав лидерство Горбачева, либо бросить ему вызов. А времени в обрез. Поджимал не только жесткий график выработки Союзного договора, по мере удаления от августовского триумфа постепенно тускнел героический имидж Ельцина, а в буднях повседневной политики соперничать с государственным талантом и тактическим мастерством Горбачева ему было намного труднее. Эти перемены в политическом и персональном балансе сил почувствовали чуткие иностранцы, и один за другим, следуя к тому же своим личным предпочтениям, начиная с Буша, стали вести дела с привычным для них Горбачевым, все более явственно пренебрегая непонятным и к тому же регулярно исчезавшим из поля зрения, «уходившим в себя» российским президентом. Тянуть дальше, по мнению ельцинского окружения, было уже просто опасно: Горбачев имел реальные шансы выиграть партию. Когда удалось довести до сознания Ельцина неизбежность и срочную необходимость разрыва с союзным президентом, вопрос о его низложении и, стало быть, о роспуске Союза превратился в практическую задачу. Для ее решения оставалось подобрать беспроигрышную тактику.
Для начала Борис Николаевич сорвал «стоп-кран» уже было разогнавшегося новоогаревского процесса, без лишних объяснений отказавшись подписать уже согласованный и подготовленный к рассылке в республики проект Союзного договора. Уязвленному таким вероломством Горбачеву и недоумевающим главам других республик, считавшим вопрос уже решенным, на заседании Госсовета 25 ноября было сказано, что текст договора надо «пообсуждать» в комитетах Верховного Совета РСФСР. Тем не менее открыто декларировать свою новую стратегическую цель российская команда еще не решалась. Стать открытым инициатором развала единого государства, да еще в ситуации, когда большинство республик отнюдь не стремились «на волю», российскому лидеру было не с руки. Для того чтобы волейболист Ельцин мог окончательно «погасить» бесконечно разыгрываемый мяч, пробив все выставленные блоки, ему требовалось, чтобы кто-то искусно подал его над сеткой.
Эту роль взялся выполнить его украинский коллега — будущий президент Л.Кравчук: благо 1 декабря на Украине должны были состояться выборы президента и референдум по вопросу о независимости. Любые принципиальные решения Госсовета относительно будущего Союза, с точки зрения ельцинской команды, требовалось поэтому «подвесить» до этой даты. Будто на «купленном» матче, руководители «славянской тройки», сговорившись заранее о результате, начали откровенно тянуть время. «Михаил Сергеевич, — успокаивал выходившего из себя Горбачева Председатель Верховного Совета Белоруссии С.Шушкевич, — ну что вы так переживаете. Дайте нам еще недельку. Через неделю, увидите, все подпишем». Нескончаемые дискуссии на Госсовете, пошедшие по очередному кругу, все больше походили на недавние заседания пленумов ЦК.
Между тем российское руководство хладнокровно перекрывало один за другим краны финансового обеспечения союзного государства, объявляя чуть ли не каждый день о переводе под свою юрисдикцию новых секторов экономики. Выплата Россией платежей в союзный бюджет окончательно прекратилась, что сразу оставило без денег не только московское чиновничество, но и других бюджетников — от учителей до военнослужащих. Выяснилось, что для захвата банков необязательно штурмовать Зимний (или Кремль), российскому президенту достаточно издать указ: в соответствии с ним 28 ноября под российскую юрисдикцию было переведено более 70 союзных министерств, Гохран и даже Госбанк. Поскольку это вызвало взрыв негодования у руководителей республик, Ельцин «на время» вернул банк обратно.
Словно не замечая этого, Горбачев продолжал на сессиях Госсовета настойчиво взбивать обволакивавшую его со всех сторон зыбкую политическую «сметану» в надежде, что рано или поздно ощутит под ногами твердую опору. В действительности он уже толок воду в ступе. Президент принимал дипломатов, банкиров и журналистов, выбивал из членов большой «семерки» запоздалые кредиты и ревниво следил за тем, как его работу освещают телевидение и пресса, хотя на самом деле территория союзного государства, съежившаяся, как шагреневая кожа, уже, в сущности, совпадала с пространством его кабинета, приемной и прилегающей к ней Ореховой гостиной. Журнал «Тайм», провозгласивший Горбачева в 1990 году «Человеком десятилетия», опубликовал интервью с ним под заголовком «Президент без страны». Все больше изолируемый Кремль, ворота которого готовился разнести «российский таран», в эти дни походил на форосскую дачу: если на подступах к «Высоте» — кабинету Горбачева — службу несла его личная, союзная охрана, то въезд и выезд с территории Кремля контролировали уже российские службы.
В один из ноябрьских вечеров, решив отметить 38-летие своей свадьбы и заодно отвлечься от новоогаревской «тягомотины», Михаил Сергеевич отправился с женой в театр на «Мартовские иды». Отвлечься не получилось. Заговор против Цезаря, предательство друзей и измена соратников, — как пересказывал на следующий день свои впечатления Горбачев, — пьеса оказалась «буквально из нашей жизни». Только он и Раиса думали, что речь в ней идет о пережитом в августе, на самом же деле — о еще предстоявшем им декабре.
После украинского референдума, естественно, одобрившего «незалежность», советская драма быстро двинулась к развязке. Еще накануне и даже в самый день голосования Горбачев, надеясь повлиять на его результат, дал пространное телеинтервью украинским журналистам, где вспоминал о своих русско- украинских корнях, убеждал сохранить Союз. Интервью передали по союзному телевидению. Увы, эффект от этого выступления был не б?льшим, чем от записанного ночью в Форосе обращения к советским гражданам.
После Л.Кравчука, объявившего об отказе Украины подписать Союзный договор, в игру вступил С.Шушкевич. Его роль заключалась в том, чтобы успеть за неделю расстелить перед Ельциным красную дорожку и… накрыть стол в Беловежской Пуще. Об остальном — проектах документов о роспуске Союза — позаботилась российская «передовая группа» в составе Г.Бурбулиса и С.Шахрая. Перед поездкой в Минск на «давно запланированную» российско-белорусскую встречу Ельцин пришел к Горбачеву «посоветоваться, как убедить Украину присоединиться к Союзу», поскольку Кравчук обещал подъехать и «рассказать о референдуме». Два президента достаточно быстро договорились о том, как «надавить на украинцев». Оба заявили, что не мыслят себе Союза без Украины. Только потом выяснилось, что в эту формулу каждый вкладывал свое содержание. Мало кто обратил тогда внимание на мимоходом брошенную журналистам ельцинскую фразу: «Если не получится, придется подумать о других вариантах». Уже позднее, рассказывая в узком кругу об этой встрече, Борис Николаевич похвалялся, как ловко усыпил бдительность союзного президента.
И хотя Горбачев пишет, что, когда он узнал, кто в Минске готовит встречу (Бурбулис и Шахрай), ему «все стало ясно», похоже, он в очередной раз, как в августе, недооценил своих соперников, посчитав, что в Пущу «троица» отправилась только для того, чтобы «расслабиться». О том, что там произошло, он узнал вечером 8 декабря от С.Шушкевича, которому партнеры поручили позвонить Горбачеву и от имени «тройки» сообщить, что в Белоруссии он и его гости действительно «все подписали», правда, совсем не то, что намечалось. А чтобы тот понапрасну не хватался за телефонную трубку, его же проинформировали, что
