Как бы я ни была раздражена на Гарри, я не могла больше сердиться, когда оказалась в аллеях Вайдекра с громадными цветущими каштанами, крупные малиновые и белые свечи которых полыхали над моей головой. Трава сверкала зеленью, такой изумительной искрящейся зеленью, что вам хотелось выпить все дожди, которым удалось сотворить подобное чудо. Каждая изгородь была увита молодыми побегами, северную сторону каждого ствола покрывал либо сочный влажный мох, либо пепельный ажур лишайника. Земля передо мной лежала влажная, как губка. В садике каждого зажиточного коттеджа пестрели овощи и цветы, и даже самые плохонькие домики казались мне нарядными и благополучными. Вся трава, тропинки и даже сами стены домов пестрели крохотными цветочками, норовившими вылезти из каждой щели.
Да, без сомнения, я имела некоторые претензии к Гарри. Ни один мужчина не мог пройти мимо меня и не пожалеть потом об этом. Но сейчас это может подождать, главное, что я наконец дома и Гарри своим поведением не испортит моего торжества.
Я дома! Клянусь, что не нашлось в те дни ни одной лачужки, которую бы я не посетила, кивая и улыбаясь и получив при этом кружку эля или молока. Не было ни одного дома, ребенка которого я бы не поприветствовала, а с хозяином не углубилась бы в разговор. Я не оставила незамеченным ни одного весеннего поля, ни одного стога сена. Моя лошадь стояла, ожидая меня, каждое утро, и хотя Гарри просыпался довольно рано, поглощенный отцовскими радостями, я покидала дом еще раньше, стремясь к земле, как наседка к своим цыплятам.
Я любила свою землю — любила несравненно больше теперь, когда я повидала высохшие поля Франции и ее безобразные ряды виноградников. Я любила каждый акр нашей свежей, плодородной земли. День за днем я скакала по нашим полям, зорко осматривая их, как ночная сова на охоте.
Мама протестовала против моих ежедневных прогулок верхом без грума. Но неожиданно у меня оказались союзники в лице счастливой супружеской парочки.
— Оставь, мама, — добродушно говорил Гарри. — Беатрис и так долго не была дома. Пусть ездит, сколько ей хочется. В этом нет ничего плохого.
— В самом деле, — поддержала его Селия своим тихим голоском. — Ей нужен отдых после того, что она перенесла.
Они улыбнулись мне, глупые самодовольные родители, я тоже улыбнулась им в ответ и умчалась. Каждое дерево, каждую тропинку я изучала вновь и вновь и не имела ни одного дня отдыха, пока не поняла, что опять держу все в своих руках.
Работники имения встретили меня почти как вернувшуюся Марию Стюарт. Они уже достаточно насладились обществом Гарри и теперь предпочитали говорить только со мной. Со мной, которая всегда, не расспрашивая, знала, кто в этом году женился, кто копит деньги на приданое, а кто не женится, пока не заплатит долги. Со мной легче было говорить, поскольку можно было и помолчать, в то время, как Гарри приставал с расспросами там, где все было и так ясно, и предлагал помощь, которая казалась милостыней.
Они лукаво усмехались, сообщая, что старый Якоб Купер покрыл коттедж новой крышей, а я без расспросов понимала, что тростник для нее он бесплатно нарвал около нашей Фенни. А когда я услышала, что этот год был очень тяжелым для фазанов, зайцев и даже кроликов, я прекрасно поняла, что все они исчезли в расставленных капканах. Но меня это только смешило. Гарри никогда не замечал таких вещей, поскольку он не считал людьми наших работников. Он видел нахмуренные брови, но не понимал иронической усмешки, крывшейся под морщинами. А я видела и то, и другое. И, когда я утвердительно кивала головой, они понимали, что переступить черту почтительности я никогда не позволю. Все мы знали, где мы и кто мы. Наконец, я была дома, и все поместье, все люди, даже каждый зеленый росток были под моим контролем.
Я ездила везде. И однажды проскакала вниз по берегу Фенни туда, где на пустом, заболоченном лугу цвели желтые касатики и где только две покосившиеся стены напоминали о существовании старой мельницы. Моя лошадь оказалась по колено в воде, когда я подъехала взглянуть на руины поближе. Мельницы, где когда-то парень и девушка лежали, болтая о любви, больше не существовало.
Это было так давно, что казалось, это происходило с кем-то другим или я просто увидела прекрасный сон. Это происходило не со мной, кого-то другого любил, ласкал, целовал Ральф, это ради кого- то другого он рисковал жизнью. Та Беатрис была прекрасное дитя. А нынче я — взрослая женщина, которая не боится ни прошлого, ни будущего. Я безучастно глядела на разрушенный дом, на пустой, болотистый луг и была рада, что ничего не чувствую. Там, где раньше гнездились сожаление и страх, теперь осталось лишь чувство отстраненности. Если Ральф выжил, даже если он выжил, чтобы стать предводителем бунтовщиков, сейчас он далеко отсюда. Ему следует забыть о тех далеких днях в укромных лощинах и любовных полуденных часах так же, как забыла о них я.
Я повернула лошадь к дому и неторопливо поскакала через залитый солнцем лес. Прошлое осталось далеко позади, Фенни отрезала его от настоящей жизни. Мне надо строить мое будущее.
ГЛАВА 10
И я начала с моих собственных апартаментов. Строители закончили ремонт восточного крыла дома и были готовы поработать у меня. Чудесную старую мебель, которая когда-то была изгнана из спальни Гарри и заменена на безделушки в стиле китайской тарабарщины, я приказала вынести с чердака, где она была в беспорядке свалена в кучу, спустить вниз и отполировать до блеска. Вся мебель была выполнена в стиле Якоба I и оказалась такой тяжелой, что каждый предмет смогли нести не меньше, чем вшестером. «Как безобразно!» — мягко заметила Селия, но эта мебель напоминала мне мое детство и я считала, что комнаты пусты без нее. В своей спальне я велела поставить огромную резную кровать на четырех ножках, толстых, как ствол тополя, и с резным балдахином.
Теперь я жила в комнатах, расположенных со стороны фасада, и через окна мне были видны розовый сад, выгон, наш лес и вдалеке череда возвышающихся холмов. Около окна я поставила огромный резной комод, а соответствующих размеров гардероб для моих платьев помещался в соседней туалетной комнате.
Когда чердак был очищен от старой мебели, я обнаружила там много вещей, принадлежавших моему отцу. Наши разгильдяи-слуги, подобные всем другим, свалили здесь в беспорядке его седла, конскую упряжь, костюмы для охоты и набалдашники кнутов. Папа любил на досуге мастерить седла, и его седельный станок и деревянные козлы теперь сиротливо валялись в центре чердака. Какое-то суеверное уважение к памяти отца удержало меня, и я, вместо того чтобы приказать выбросить все это вон, стала проводить свободные часы перебирая всю эту утварь, разглаживая кожу седел, удивляясь тому, как мастерство постепенно приходило к моему отцу. Я подолгу сидела здесь в странном оцепенении, все ощупывая и ощупывая седла руками, пока кожа на моих ладонях не порозовела от краски.
Кроме того, я велела поставить в моих комнатах папин стол для работы, большой круглый стол, такой старый, что он, казалось, мог принадлежать королю Артуру. Он был снабжен множеством ящичков с ярлычками. На каждом ярлычке стояла очередная буква алфавита, и все бумаги, касающиеся фермера, чье имя начиналось с этой буквы, хранились в этом ящичке. Здесь же я установила большой сундук для денег, в который помесячно или поквартально убирала взносы за ренту и из которого также еженедельно или ежедневно выплачивала жалованье. Это была настоящая контора, центр денежного оборота Вайдекра, и ключи от всего этого принадлежали только мне. У чичестерского художника я заказала подробную карту наших владений с точным указанием границ, которые теперь перестали быть яблоком раздора, как в стародавние дни. Я также перенесла к себе из библиотеки старый письменный стол отца с одним отделением для писем и двумя секретными ящичками и поставила его у окна.
Теперь, стоило мне поднять глаза от деловых бумаг и счетов, я видела наши чудесные розы и зелень леса и улыбалась при мысли о доходах и прибылях моего Вайдекра.
Самую маленькую из своих комнат я не смогла уберечь от маминой любви к пастельным рисункам и позолоте, и она превратилась в традиционную дамскую гостиную. Мама украсила ее бледно-розовым ковром, гнутой, легкой мебелью и очаровательными вышитыми занавесками. С большим трудом мне удалось выдавить из себя улыбку и скрыть гримасу отвращения при виде всего этого. Каждый принял это,
