надвигающегося со стороны Гренландского моря.
Встречи с учеными были довольно частыми, и мы старались не пропустить ни одной возможности общения с ними.
Изучать и разведывать на Шпицбергене есть что.
Ну взять хотя бы такое явление, как северное сияние. До сих пор природа сияния окончательно не изучена, и ученые не пришли к единому мнению относительно его происхождения и физики. Изучая заполярные феномены, ученые проникают в тайну материковых. Прикладные отрасли наук особенно перспективны в этом районе мира.
Не ошибусь, если предположу, что Шпицберген еще ждет своих исследователей.
Паломничество в Мекку будет продолжаться.
Хозяин архипелага
Я царь — я раб — я червь — я бог.
Снежный заряд, родившийся где-то в беспредельных просторах Ледовитого океана, со скоростью тридцати метров в секунду ворвался в Исфьорд, навалился всей своей мощью на его ледяное покрывало, вцепился в каждую неровность земной поверхности и трое суток не выпускал из своей мертвой хватки всю западную часть острова.
Снег забил доверху все каньоны, покрыл толстым слоем ступенчатые террасы горных кряжей и ледников, промерзшие почти до самого дна озера, уничтожил все или почти все признаки человеческого присутствия. Русские и норвежские постройки, дома, бараки, причалы, зимовья звероловов — жалкие потуги людей внести свои порядки в этот дикий край — скрылись под толстенным белым саваном, из-под которого кое-где пробивался то ли пар, то ли дымок, высовывались мачты радиоантенн, стрелы автокранов, торчали несуразные на их фоне трубы теплоцентралей. Редкие фонари электрического освещения придавали пейзажу еще более необжитый вид. Было очевидно, что «царь природы», стремясь расширить среду обитания, в неуемной гордыне явно переоценил свои силы, но, не желая признаваться в своем поражении, продолжал многовековой спор со стихией. Вот и теперь снежная шрапнель безжалостно подавила всякую человеческую активность, в буквальном и переносном смысле слова перехватила людям дыхание, не давая им даже носа высунуть наружу.
Но все в природе имеет свое начало и конец. Буран к концу третьих суток начал слабеть, небо стало понемногу расчищаться и приобретать подобие светло-голубого купола гигантского планетария, подсвеченного мириадами ярких звезд, напоминавших о единстве Вселенной. Высоко над землей холодными кисейно-рваными языками автогена побежали, то исчезая, то проявляясь, сполохи северного сияния. Полярная ночь достигла своего апогея и на третьем месяце погребального шествия безраздельно царствовала в загадочной тишине.
До полярного дня нужно было еще дожить.
…Старый шатун появился у поселка сразу после того, как улеглась метель. Приблизиться к подозрительному нагромождению кирпича и бетона его заставил голод. До этого он бродил в безуспешных поисках пищи по ледовым торосам фьорда Ван-Майен, потом перебрался через перевал земли Норденшельда и очутился в долине Гренфьорда. Он долго стоял на гребне горы, возвышавшейся над бывшей голландской факторией, где когда-то вытапливался и отправлялся в Амстердам китовый жир, а теперь жалким напоминанием об этом времени торчали полуразрушенные железобетонные опоры, вытягивал морду вниз, переминался с ноги на ногу, принюхиваясь к запаху человеческого жилья, пока наконец не решился медленно и осторожно спуститься вниз, оставляя за собой четкий разлапистый след.
Медведь был мудр и многоопытен, вся его сознательная жизнь прошла в окружении двуногих, непрошеных гостей в его заповедных когда-то угодьях. Ему не раз приходилось защищать от них свое исконное право на безраздельную власть. На его счету числилась не одна разодранная в клочья меховая шапка, а то и собака, эта презренная раба двуногого и хитрого существа, а бревенчатые зимовья, неизвестно кем и когда построенные, беспорядочно разбросанные по укромным местам шпицбергенского плоскогорья, помнили не один его опустошительный набег.
Поселок справа от медведя спал, не проявляя никаких признаков жизни. Ничего подозрительного он не обнаружил и со стороны обогатительной каменноугольной фабрики слева. Тихо и безмятежно было и около аккуратного бревенчатого домика и небольшого деревянного помоста, с которого поднимались или на который садились — он видел это несколько раз сам — шумные железные птицы. Находившийся прямо по курсу домик привлек его особое внимание, потому что оттуда доносились сладко-приторные запахи съестного, оставленного двуногими.
Он перелез через проходящие по поверхности коммуникации, обитые сверху и сбоку толстыми досками, и подошел к домику. Запахи резко усилились, и он, позабыв о всякой природной и благоприобретенной осторожности, прямиком направился к двери. Он несколько раз толкнул в дверь передними лапами, но обитая железом дверь не подавалась. Тогда он встал во весь свой громадный рост, левой лапой навалился на косяк, а правой, словно забивающий гвозди заправский плотник, начал методично стучать по полотну. Дверь задрожала, зашаталась под его ударами и соскочила с петель.
Взломщик на мгновение остановился, прислушиваясь на всякий случай к возможным шорохам изнутри, а потом встал на четвереньки и решительно шагнул в проем. Пробыл он там не долго. Порушив на пути пару стульев, своротив стол, он устремился к белому шкафу в углу комнаты, ловко приоткрыл дверцу и замер в недоумении: запахи и яркий свет резко шибанули ему в морду, но полки были пусты. Странно… Он заворчал, недовольный своим слишком развитым обонянием, резким движением повалил шкаф наземь и кубарем бросился на выход.
Разочарованный, он бросился к замерзшему заливу. Проворной трусцой он пробежался мимо вмерзших в лед портовых буксиров, покосился на длинную деревянную лестницу, зигзагом спускавшуюся от поселка к причалу, оставил позади освещенные тусклым светом склады и бараки и резко остановился. Хотя ветер дул ему в спину, он все равно почуял впереди близость животных. Их было много, очень много — больше, чем в стаде моржей или тюленей, которых ему приходилось видеть на подтаявших льдинах. От них несло знакомым запахом молока и свежего мяса, напоминавшего слегка оленину, только еще вкусней.
Издалека он услышал какие-то шорохи и возню, неясные звуки спросонья: кто-то мычал, а может, хрюкал или кудахтал. Это разожгло его воображение, и он полез по крутому склону наверх навстречу этим желанным звукам, к большим строениям под железной крышей, огороженным деревянной изгородью. Рядом, за стеной, опять послышались голоса встревоженных животных, напомнившие ему рев моржей. Но он точно знал, что моржей здесь быть не может.
Беспокойство крупных животных усилилось после того, как он подошел к воротам и толкнул их лапой. Ворота со скрипом распахнулись, ударились об забор и отскочили. Внутри строений началась форменная паника. Оторопевший от поднятого гвалта медведь остановился и замер. За его спиной раздался характерный топот, возня с запором и противный скрип отворяемой двери. На снег упал сноп яркого света, заслоняемый тенью двуногого с металлической палкой в руках. Медведь знал коварные свойства этих палок и принял решение не рисковать.
В этот момент раздался страшный треск, из палки на секунду высунулось пламя и резко запахло какой-то гадостью. Шатун, сминая на бегу изгородь, опрометью кинулся к обрыву, комом скатился на лед и наметистой рысью стал исчезать в темноте.
— Лови белого! Ату его, ату! — надрывался ему вслед голос двуногого, но шатун был уверен, что опасность миновала и что двуногий даже с железной палкой не осмелится его преследовать. Вообще-то это большая удача, что огненная палка не причинила ему никакого вреда, и чем глуше становились крики двуногого, тем безопаснее чувствовал себя медведь.
Справа за мысом показалось стойбище железных птиц, которые имели обыкновение спускаться
