было памятнее короткого толчка в грудь.
— Я пришла, — холодно сказала она, заметив, что молчание становится тягостным, — увидеть вас снова, Шамполион, в том же месте, из которого когда-то освободила. Ведь я — Рене.
Он не сразу понял это, но когда наконец понял, в нем не было уже ни мыслей, ни слов — одни грохочущие воспоминания. Он стоял совершенно больной, больной неописуемым потрясением. Из глубины памяти, раздвигая ее смутные тени, отчетливо вышел образ закутанной в платок девушки; образ этот, стремительно потеряв очертания, слился с образом Полины Турнейль и стал ею.
— Вы предали… — страшась всего, сказал он, когда боль, усиливаясь, не позволяла более молчать.
— Да.
— Вы — Рене!
— Да.
— Знайте, — сказал он, помедлив и смеясь так презрительно, как смеялся в лучшие дни своего блестящего прошлого, — я снова оттолкнул бы вас… туда!.. прочь!..
Жалкая, измученная улыбка появилась на бледных губах Рене. Даже ее незаурядные силы давила тяжесть этой победы, в которой победитель, сражая самого себя, не просит и не дает пощады. Простить она не могла.
— Да, вы толкнули меня совершенно простым движением. В грязь. Я упала… и еще ниже. Я продавалась за деньги. Меня встретил Турнейль, я взяла остаток его чахоточной жизни и его миллионы. Почти все это ушло на вас, Шамполион. Лучшие сыщики помогали мне. Продался Вест и другие. Вас вели под руки с завязанными глазами к яме… но как это было дьявольски трудно, признаюсь! И вот вы упали.
— Сыщики? — недоверчиво спросил он. — Кто же? Не однобокие ли умом Гиктон и Фазелио?
— Все равно. Ждущие признания гении имеются и в этой среде.
— Может быть. Вы довольны?
— А? Я не знаю, Шамполион.
Она с трудом прошептала это, и он увидел, что глаза ее полны слез. Шамполион сел, понурясь. Тогда быстрым материнским движением она прижала его горячую голову к своей нежной груди и горько заплакала, а он, поборов опустошение души, тоже приник к ней, тронутый силой этой любви, нашедшей исход в ненависти, любви ненавидящей — чувстве ужасной сказки.
Рене встала.
— Отец умер, спился, — сказала она. — Мои мечты, те, с которыми я освободила тебя, ты знаешь, потому что знаешь меня. Прощай же! Когда ты… уходишь?
— С последним ударом пяти.
— Скоро придет священник.
— Он скажет мне о пустом небе.
— Наполним же его опрокинутую чашу последними взглядами. Ты помнишь мои слова в вагоне?
— Помню «Буду с тобой».
— И буду… и буду с тобой.
— Рене! — сказал он, останавливая ее. — Не дух ли ты? Кто пустил тебя сюда, в эту могилу?
— Те, кто имеет власть и знает мою судьбу.
Она вышла; ее последний взгляд воодушевил и успокоил Шамполиона. Он думал о закутанной девушке, лица которой хорошенько даже не рассмотрел, и о только что ушедшей женщине, которую потерял. Но казалось, что в сумраке начинающегося рассвета в камере с бледным огнем лампы еще длится ее невидимое присутствие.
Он приблизился к подоконнику и спокойно прочитал то, что не стирается никогда:
«…пришел мой час».
Рене была одна. Когда часы, висевшие против нее, начали отбивать пять и пробил последний, сильнее других прозвучавший удар, — удар вдали громко прозвучал в ней, вихрем сметая прошлое. Ее трясло, зубы стучали. Она выпила яд, крепко прижала к глазам мокрый платок и прилегла на диван.
ПРИМЕЧАНИЯ
Латюд, Жан Анри (1725-1805) — французский авантюрист, просидевший в тюрьмах более 30 лет.
Железная маска — таинственный узник, умерший в Бастилии в 1703 году. Лицо его всегда было под маской.
Челлини, Бьенвенуто (1500-1571) — знаменитый итальянский скульптор, ювелир и писатель.
Веселая вдова — здесь: ироническое название гильотины.
Червонный валет — прозвище богатых бездельников, здесь: члены одноименной банды.
