Человек, который плачет

Александр Грин Человек, который плачет

— Не может быть…

— Вы шутите…

— Это арабские сказки.

— Однако это так… Повторяю… мне тридцать пять лет, и я до сих пор не знаю женщины.

Человек, взбудораживший наше мужское общество таким смелым, исключительно редким заявлением, стоял прислонившись к камину и сдержанно улыбался. Голубые, холодные глаза его смотрели без всякого смущения и, казалось, ощупывали каждое недоверчиво и любопытно смеющееся лицо.

Однако солидные манеры этого человека, интеллигентная внешность и спокойная уверенность голоса произвели впечатление, выразившееся в том, что возгласы утихли и в физиономиях отразилось напряженное, тоскливое ожидание целого ряда анекдотов и пикантных повестушек, приличествующих случаю.

После короткой паузы доктор Клушкин, человек очень нервный, очень веселый и очень несчастный в личной жизни, выпрямил скептически поджатые губы, потянул носом и пристально посмотрел на девственника. Тот вежливо улыбнулся и коротко повел широкими плечами, как бы сознавая свою обязанность дать в данном случае надлежащие объяснения.

— Я с большим удовольствием слушал ваш разговор, — сказал этот господин, представленный нам хозяином под фамилией Громова, — и теперь действительно жалею, что молодость моя прошла… сухо. Собственно говоря, к чему бы делать мне такое признание. Но бывают минуты, когда случайные стечения обстоятельств, случайный разговор, анекдот зажигают желания и дразнят тело, наполняя его бессознательным тяготением к этой стороне человеческой жизни, жгучей, таинственной и…

— Да, но позвольте, — сухо перебил доктор, нервно ерзая на стуле и вскидывая пенсне повыше. — Вы говорите, что вы… ну, одним словом… вполне.

— Совершенно.

— И — никогда?

— Всецело.

— Ни-ни..?

— Могу вас уверить в этом.

Доктор вдруг побагровел, прыснул и хихикнул так громко, что сконфузился сам. Снисходительно улыбнулись остальные.

Дело происходило в курительной комнате богатого инженера, после хорошего обеда и основательной выпивки. Дамы перешли в гостиную, а мы, люди тугого кошелька и веселого расположения духа, удалились сюда, отчасти для пищеварения, отчасти для того, чтобы выкурить по сигаре и поболтать, пока не приготовят столы для карт. Надо сказать, что заявление Громова пришлось как нельзя кстати. Запас нескромных анекдотов уже иссякал и теперь явилась большая надежда воскресить угасавшее оживление…

— Скажите… э-э… — спросил доктор, отделавшись от душившего его смеха: — вы развиты нормально?

— Да.

— Влюблялись?

— Конечно.

— И…

— Как видите.

Сказав это, Громов отряхнул пепел сигары на каминную решетку и полузакрыл глаза. Доктор встал, шумно отодвинул стул, подошел к Громову и, взяв его двумя пальцами за пуговицу сюртука, сказал печальным подвыпившим голосом:

— Вредно-с. Вы расстраиваете себя, свой организм, губите умственные способности… Да-с…

— Ну что же, — улыбнулся Громов, — видно уж так мне на роду написано…

— Но, — сказал худой плешивый фельетонист, похожий на картонного Мефистофеля, — но… почему же? Это же странно… Красивый, здоровый человек, умный…

— О, — смутился Громов, и лицо его приняло виноватый оттенок, — дело очень просто… Я не имею успеха.

— Да, — обрадовался толстый учитель, заикаясь и причмокивая. — Я пп-они-мм-аю вас… Вв-ы… ззз-астенчивы… а-а… жж-енщины… этт-ого н-не-ллю-ббят…

— Да. Я застенчив и, представьте, застенчив как-то болезненно. Одна мысль о том, что мне могут засмеяться в лицо, обливает меня с ног до головы холодным потом.

— И..? — хихикнул фельетонист.

— Ну… и идешь себе прочь.

Все дружно расхохотались.

— А я хотел бы, — вздохнул Громов. — Хотел бы знать, что такое страсти, супружество, весь этот особый таинственный мир, скрытый от меня…

— Позвольте, — заволновался пивовар, жирный и необычайно кроткий человек с глазами навыкате. — Если вы хотите — я…

Он, грузно пыхтя, протискался между стульев и, подвалившись к Громову, таинственно зашептал ему что-то на ухо. Физиономия пивовара выражала сладостное и блаженное самоуглубление в тайны жизни. Громов серьезно усмехнулся и кивнул головой раза два. Но у пивовара, когда он отошел, в кротких масляных глазах изображалась полная огорошенность.

Художник сидел, все время склонив на бок черную, кудрявую голову, и в его раскрасневшемся от вина лице таилось вдохновенное глубокомыслие. Вдруг он встряхнулся, ударил рукой по колену и закричал:

— Меня убили. Ха-ха. Убили. Ну, ей богу же, я не вру… Женщины. Женщинами полон свет. Они везде. Они как воздух, как вода, везде, на улицах, площадях, в театрах, подвалах, кафе. В церквах, лугах и лесах. На крышах. На чердаках. На башнях. На колокольнях. Под ногами, над головой. И вы не знаете женщины?.. А… Чудеснейшего, любопытнейшего, святейшего, развратнейшего существа в мире вы не знали? А духи вы нюхали? Цветы целовали? В лесу гуляли? Наконец — ели, пили, спали? Так как же вы не знаете жен-щины..?

Он остановился, перевел дыхание и посмотрел на Громова, стараясь придать взгляду торжественную строгость, но это не удалось. Его пухлые, румяные губы расплывались в жизнерадостную улыбку, а глаза лукаво смеялись лукавыми блестками.

— Постойте, — воскликнул доктор. — Это ненормальность, несправедливость. Как так. Да есть же, наконец, женщины… жрицы любви. Хе. Что вы, в самом деле…

Громов пожал плечами.

— Боюсь, — сказал он. — Ну, что вы будете делать.

— Да-а, — протянул фельетонист, ковыряя в зубах, — вы того… действительно незадачливый… Ну, а как… в теории-то… вы представляете… того…

— Д-да, конечно… но… Я как-то избегал вообще всякого общества и… Вообще, у меня большие пробелы в этом отношении…

— Слушайте, господа, — сказал доктор, воодушевляясь и подымая вверх пухлый, белый палец, — вот перед нами человек который… не смеется, а… плачет. Но, клянусь вам, в моей практике был такой случай…

Захлебываясь и горячась, он рассказал нам своим скрипучим, нервным голосом историю о том, как он заставил жениться одного человека, дав ему прочесть скабрезный роман.

Рассказ то и дело прерывался громкими одобрительными возгласами. Но после этого фельетонисту тоже захотелось рассказать что-нибудь из этой области, и он, еле дав доктору кончить, пустился в необыкновенное фантастическое повествование о бесчисленных совращениях, романах, изменах во всех