– Пойдемте погуляем! – предложила Рита, когда мы вернулись во двор, и, взяв девушек под руки, я повел их в сад.
Сад у деда Трипуза оказался огромный. Мы прошли между старыми деревьями, стараясь не наступать на яблоки, во множестве рассыпанные по траве, и выбрались на берег речной поймы. Он не был так высок и крут, как противоположный, но все же до заливного луга внизу тянулись метров десять крутого, поросшего травой, склона. В небе висела огромная полная луна, заливавшая все вокруг своим бледным светом, где-то далеко, посреди поймы, бежала река, скрытая от взора прибрежным кустарником, в низинах и ямах только-только начал сгущаться туман. Внизу, прямо под нами, на заросшей густой отавой пойме, лежал, подогнув по себя ноги, черно-белый, тупомордый бычок, мерно работая челюстями. От шеи его к вбитому в землю колышку тянулась темная змея веревки. Кто-то ударными темпами выращивал говядину, оставляя ее на лугу даже на ночь.
– Хорошо как! – сказала Рита, потянувшись. – Красота! Так бы и стоял здесь до утра!
– Прохладно! – пожаловалась Дуня, передернув плечиками, и пояснила виновато: – Река недалеко.
Я рывком стащил с себя джемпер и набросил ей на плечи. Она благодарно улыбнулась и завязала рукава на груди.
– Постоим еще немного, – предложила Рита и достала из сумочки сигареты. – Где я у себя такое увижу? Так, Аким?
Я кивнул, продолжая рассматривать вид на Горку. Луна висела позади нас, четко вырисовывая на противоположном берегу поймы оба монастыря. В том, что слева, в окнах еще горели огни. Значит, рано.
– В такую ночь только и гулять с парнем в обнимку, целоваться с ним под луной, – лукаво покосилась на меня Рита и вздохнула: – А не думать, как лучше забраться потихоньку в старинные подвалы.
– Ты можешь не идти, – пожал я плечами.
– Счас! – обиделась она. – Зачем я тогда сюда приехала?
– Не боишься? – сощурился я. – Вдруг там привидение? Какой-нибудь гуляка-монах, не сподобившийся отпущения грехов?
– Не боюсь, – серьезно ответила она. – С тобой – нет…
– Смотрите, собака! – прервала нас Дуня.
Мы посмотрели в направлении ее вытянутой руки. По лугу, от дороги на Заречье, не обращая ни на что внимания, неторопливой рысцой бежала крупная собака. Когда она приблизилась, стали ясно видны большие светлые подпалины у нее на боках и вываленный из пасти язык.
– Тоже вышла погулять под луной, – улыбнулась Рита. – Наверное, на свидание к кавалеру бежит. Или к подруге.
Собака подбежала совсем близко, и бычок, мирно жевавший свою жвачку, вдруг мыкнул и вскочил на ноги.
– Что это он? – удивилась Рита, и в следующий миг собака метнулась к бычку. Прыгнув, она на мгновение словно прилипла к его шее, затем отскочила в сторону. Бычок рухнул на бок и засучил ногами. Рита взвизгнула.
– Волк! Это волк! – закричала рядом Дуня.
– Ах ты, погань!
Я зашарил взглядом по земле, заметил толстый сухой сук, поднял его. Сук оказался увесистым и длинным, и я переломил его о колено. Тем временем бычок на лугу перестал шевелиться, а собака, подняв к небу острую морду, завыла на луну.
– Получай, сволочь!
Укороченный тяжелый сук – бита, описал в воздухе дугу и с хрустом врезался в застывшую тень на лугу. Раздался визг, собака кувыркнулась через голову.
– Так ее, Аким! – воскликнула Рита.
Собака на лугу вскочила на ноги и вдруг зарычала, глядя в нашу сторону. Два сверкающих огонька – глаза, недобро сверкнули, и внезапно зверь бросился к нам. Дуня с Ритой завизжали, отпрянув назад, а я быстро подхватил с травы оставшуюся половину сука. Но склон оказался слишком крутым для разъяренного пса: на середине его он словно натолкнулся на невидимую преграду, поскользнулся и, кувыркаясь, покатился вниз. Оказавшись внизу, зверь вскочил на ноги и снова зарычал, показывая острые длинные зубы.
– Идем отсюда! – закричала Рита, хватая меня за руку. На другой повисла Дуня, и, бросив сук, я торопливо повел их к дому. Во дворе Дуня отпустила мою руку.
– К соседям сбегаю, – торопливо сказала она, – это их бычок. А вы переодевайтесь пока…
Она выбежала за калитку. Мы с Ритой переглянулись. Замечательный вечер был безнадежно испорчен…
Я припарковал 'омегу' в тени деревьев на площади у монастыря, заглушил мотор. Осмотрелся. Вокруг было ни души. Горка, действительно, ложилась спать рано, редкие проявления жизни сейчас наблюдались далеко отсюда – в центре города, близ гостиницы и единственного ресторана. Я достал из-под сиденья сумку с фонариками и инструментом, открыл дверцу…
Площадь перед монастырем освещали два тусклых фонаря по ее краям, но я все-таки взял Риту и Дуню под руки. Пусть мы покажемся запозднившимися гуляками. Повезло парню: снял сразу двоих…
Мы пересекли площадь и осторожно пошли вдоль южной стены монастыря. Возле железной двери остановились. Вокруг по-прежнему было ни души, узкие окна в стене над нами слепо смотрели наружу темными проемами: не было ни кого опасаться, ни кому наблюдать за непрошеными гостями.
Я включил фонарик и достал из сумки связку ключей. Первый даже не вошел в замочную скважину, второй не мог войти в нее по определению, третий не провернулся, четвертый тоже…
– Ты уверена, что дверь открывали этими ключами?
– Не знаю, – тихо ответила Рита, помолчав. – Но других у меня нет.
Я присел и просветил фонариком внутренности замка. Затем перевел луч на ключи. Только один из связки подходил к скважине, но не к замку. Да… Ключи надо было проверить еще днем. Тогда не было бы нужды ехать.
– У тебя есть отвертка?
Я с удивлением посмотрел на Дуню. Затем полез в сумку и подал ей то, что она просила.
– Пойдем!
Следом за ней мы вышли снова на площадь перед монастырем, подошли к тяжелым высоким дверям в храм. Дуня присела перед ними корточки и с минуту ковырялась отверткой в замке. Поднявшись, нажала на ручку. Дверь отворилась с легким скрипом.
– Идем?
Мы с Ритой смотрели на нее с изумлением.
– Тут раньше медицинское училище было, – видя наше недоумение, пояснила Дуня, – дед работал в нем сторожем. Замок с тех пор не поменяли. Он всегда отверткой открывался…
Мы тихонько проскользнули внутрь и замерли у порога. В углу притвора стояла скамейка, на которой явно кто-то лежал. Оттуда доносился заливистый сочный храп.
– Это дед Леша, сторож, – прошептала Дуня и потянула нас за руки. – Идем, он крепко спит…
Следуя за ней, мы повернули влево, затем направо и по узкой кирпичной лестнице бесшумно поднялись на второй этаж. Узкий темный проход коридора открылся перед нами. Мы едва успели сделать по нему несколько шагов, как невдалеке со скрипом отворилась дверь. Мы, не сговариваясь, замерли. Босые ноги быстро прошлепали по полу, скрипнула еще одна дверь. Затем послышался изумленный возглас и хихиканье.
В комнате, куда только что вошли, вспыхнул свет, прорезав тонким лучом темноту коридора. Дверь в комнату не закрыли плотно, и я осторожно подошел поближе. Заглянул в щель. На узкой койке у стены сидели две девушки в длинных ночных сорочках. Одну я сразу узнал: эта была круглолицая, с которой я перемигивался сегодня в храме.
– Ты чего бегаешь? – сердитым шепотом спросила ее та, что была под одеялом.
– Не спится! – хихикнула круглолицая.
– Отец Константин услышит.
– Не услышит. Он поехал в больницу, узнавать о той одержимой. Еще не возвращался.
– А матушка?
– Она заперлась у себя. Ее окна на другую сторону выходят, не увидит.
– Еретника на тебя, Валька, нету, – недовольно сказала хозяйка комнаты. – Неужели не боишься? Вдруг он сейчас в коридоре?
– Я бы увидела. Да и чего его бояться? В комнаты не заходит, шастает себе по коридору, зубами скрежещет. Только вонь от него.
– А зубы у него какие! – не согласилась подруга. – Помнишь, матушка говорила, что он ими может дверь прогрызть? И человека съесть?
– Пока никого еще не съел! – легкомысленно отмахнулась Валька. – Да и не видно его уже два дня. Пропал. Давай лучше пошепчемся.
– О чем?
– Видела сегодня в храме того высокого парня? Нездешний. Он мне подмигнул. Может, завтра снова придет?
– Тебе бы только мужики!
– А что? – возразила Валька. – Как на особом послушании, так можно, а для себя так нет?
– Грех это!
– И то – грех, и это – грех. Но этот грех сладкий.
– А за него матушка – плеткой!
– Она и так – плеткой. Кобыла рыжая!
– Ты что!
– А ничего! Как на особое послушание отправлять, так это пожалуйста: 'Старайтесь, девочки, старайтесь для Бога!' А деньги привезешь, и спасибо не скажет.
– Так для храма!
– И деньги для храма, и кирпичи из подвала таскать – все для храма. Лучше уж особое послушание, чем кирпичи. Вся в пыли, грязи, а помыться толком
