В школе меня постоянно ругали за неусидчивость. В университете – тоже. Свои отличные оценки я брал памятью, а не прилежанием, как Стас. Для меня высидеть, если так случалось, 'пару' без перерыва было мукой. Я потому и обзавелся машиной (к архиву проще и дешевле было ездить на троллейбусе), что приплясывать в холод на остановке казалось мне невыносимо тяжким делом. (В теплое время на остановках можно было хотя бы с девушками флиртовать.) Моя заброшенная диссертация – следствие отсутствия склонности к методичной ежедневной работе. Само мое пребывание в стенах архива – следствие небывалого либерализма начальства. Потому я поехал в эту командировку, потому меня в нее и отправили. Как отпетого разгильдяя, который не посмеет отказаться… И вот сейчас я сидел в своем свежеприобретенном тарантасе, припаркованном на обочине недалеко от съезда к Горке и тупо ждал сумерек.
Ровда не блефовал: сразу за поворотом здесь дежурила милицейская машина. Я специально проскочил мимо по магистрали – проверил, при первом же удобном случае развернулся и теперь ждал на обочине. Машина у меня была другая, но постовой мог знать меня в лицо. Пока светло, до Горки мне не добраться. В августе темнеет около девяти вечера, ждать мне предстояло еще часа полтора.
С моего места мне была заметна отключенная мигалка на крыше милицейского 'опеля', выглядывавшая в просвет придорожных кустов. Постовой, в свою очередь, меня видеть не мог – мешали те же кусты. Если бы вдруг на трассе появился какой-либо грузовик, снижающий скорость для поворота, я бы пристроился за ним: внимание постового всегда концентрируется на первой машине. Вторую он бы тоже заметил, но уже когда водителя рассматривать поздно. Как назло все грузовики на полной скорости пролетали мимо. Никому не надо было в эту забытую Богом Горку…
Я курил сигарету за сигаретой, ощущая во рту мерзкий вкус кислого табачного дыма. Месяц назад я клятвенно пообещал матери бросить, поэтому и приехал в Горку с пачкой сигарилл – слишком дорогих для государственного историка, чтобы смалить их одну за другой. Сейчас я истреблял фальшивое 'мальборо', сделанное где-то в наших землях специально для таких вот идиотов, которые утром здоровому глотку свежего воздуха предпочитают надсадный кашель убитых легких…
Мигалка в просвете кустов внезапно задвигалась и исчезла. Я завел двигатель и тронулся. Если милицейский 'опель' решил выбраться на магистраль, мне лучше двигаться, не привлекая внимания.
Но машина из-за кустов не показалась. Поравнявшись со съездом, я вообще не увидел ее на дороге – Ровда снял пост!
Я резко развернулся, проехал по встречной полосе, не обращая внимания на гудки машин, и свернул к Горке. Только перед самым городом сообразил: не стоит так гнать, пост, возможно, просто перенесли. К счастью, милицейской машины за железнодорожным шлагбаумом не оказалось, и я, крадучись, осторожно проехал по знакомым улицам.
…В этот раз Дуня встретила меня у ворот. И выражение лица у нее было еще хуже утреннего.
– Рита пропала, – сказала она сквозь слезы. – После того, как ты уехал. Люди видели, как к ней подошла какая-то женщина в голубом – похоже 'монашка'. И – все…
Я молча побежал к машине.
– В монастыре ее нет, – тараторила Дуня, семеня рядом, – Виталик с милицией все там обыскали. Сейчас ищут в других местах… Куда ты?
Я захлопнул дверцу прямо перед ее носом и визгом развернулся на пустынной улице. Мотор 'эскорта' отчаянно заревел, разгоняя машину…
8.
На площади перед монастырем стоял автобус, возле которого суетились какие-то женщины, затаскивая в салон вещи. Я схватил одну за плечо. Испуганно ойкнув, она обернулась. Это была уже знакомая мне круглолицая монашка, только одетая в обычное платье. Узнав меня, она заулыбалась.
– Что тут у вас происходит?
– Батюшка объявил, что монастырь закрывается, и велел всем уезжать. Вот, автобус пригнали. Некоторые девушки плачут, я – нет! – со значением сказала она и добавила: – Тут у нас целый день суматоха. После обеда приходила милиция, обыскала весь монастырь. Чего искали?.. – удивленно протянула она. – Говорят, какую-то девушку. Но наши все здесь…
– Веди меня к попадье!
– Ее второй день никто не видел.
– А отец Константин?
– Он у себя, заперся.
– Веди!
Она попыталась возразить, но я сильнее сжал ее плечо, и она подчинилась. Сейчас мне было не до сантиментов.
Мы поднялись на второй этаж и уже знакомым мне путем по длинному коридору прошли в правое крыло монастыря. Возле одной из дверей круглолицая остановилась.
– Дальше не пойду!
Я молча отодвинул ее в сторону.
Дверь была заперта изнутри, но стучаться я не собирался. От сильного удара каблуком по замку дверь хрустнула и, ощетинившись острыми щепками, приотворилась. Круглолицая ойкнула и зарысила прочь. От второго удара дверь распахнулась настежь.
Человек, бросившийся ко мне навстречу, был в обычной одежде, и это помогло: с облаченным в рясу я бы, наверное, не смог…
От удара в живот он только покачнулся: брюшной пресс у Костика оказался не поповским. Зато левый в печень прошел хорошо…
– Это тебе за особое послушание! Это – за Риту! Это – за апостолов!..
Я молотил его, не чувствуя боли в разбитых костяшках пальцев, и пришел в себя только, когда он сполз на пол. Я поднял грузное тело и прислонил к стене. Его пошатывало, но он стремился стоять сам. Из разбитой губы тоненькой струйкой сбегала на бритый подбородок (уже и бороду сбрил!) тоненькая темная стройка.
– Где Рита?
Он молчал. Только глаза смотрели с ненавистью. Без страха.
– Где Рита, сволочь?!
– Не знаю я никакой Риты! – сглотнув кровь, глухо ответил он. – Здесь милиция с прокуратурой были, все перевернули. Что вам от меня нужно? Я добровольно снимаю с себя сан, закрываю монастырь и уезжаю из Горки. Нет у меня ни вашей девушки, ни ваших апостолов.
– А где твоя рыжая Райка?!
– Вчера уехала. Бросила меня. Меня все бросили.
Он сердито убрал мои ослабшие руки и сплюнул на пол. На желто-коричневой краске расползлось большое темное пятно.
Я застыл в растерянности, не зная, что делать дальше. Ярость утихала, оставляя разочарование и боль.
– Твоя 'монашка' подошла к ней у магазина и увела. Это случилось сегодня днем. Если Райка уехала, то 'монашку' послал ты!
Он достал из кармана брюк платок, вытер кровь с подбородка. Внимательно посмотрел на красное пятно, расплывшееся по светлой ткани.
– Я закрыл монастырь сегодня утром, – сказал тихо, не поднимая глаз. – С той минуты каждая из насельниц вольна делать что угодно. Я не знаю, кто из них подходил к вашей подруге и подходил ли вообще. Может, ей Раиса велела это сделать, может кто другой. Меня следователь уже спрашивал об этом. Не знаю. И не хочу знать. Меня предали, меня заставили отказаться от моего служения, мне приказали выметаться отсюда… Теперь еще и избили. Чего вы еще от меня хотите? – крикнул он, глядя на меня с ненавистью. – Чтобы я повесился? – он показал на балку под потолком. – Не дождетесь! Самоубийство – великий грех, а у меня и так грехов…
Я молча стоял, не зная, что мне делать дальше.
– Оставьте меня! – раздраженно сказал он, направляясь к столу. – Вы сделали, что хотели, теперь можете уходить. Я не буду жаловаться. Господь велел прощать обиды…
Мне не понравилось, как он сказал последние слова. Это не был голос смиренного христианина.
– Кто написал заявление, что я обокрал монастырь?
– Меня заставили… – он увял. – Сказали, что так нужно. И я не писал, что вы украли видеокамеру – только, что она исчезла. После того, как вы побывали здесь ночью. Она, действительно, исчезла. А вы здесь были.
– Ты меня видел?
– Видел.
– Тебя же не было тогда в монастыре!
– Был.
– И где ты меня видел?
– Во… – начал было он и вдруг замялся. – Видел и все…
– Если я узнаю, что ты хоть каким боком причастен к исчезновению Риты… Хотя бы только причастен, – я задохнулся от нахлынувших чувств.
– Тогда вы меня сами повесите? – насмешливо спросил он.
Я шагнул вперед и замахнулся. Он даже не отшатнулся. Я опустил руку.
– Не повешу. Просто убью. Вот этим! – я показал ему кулак и, повернувшись, вышел.
…Я не помнил, как оказался на площади. Автобуса уже не было, легкий ветерок гонял по пыльному асфальту какие-то цветные обертки. С минуту я стоял отрешенно, я затем побрел к машине. Смеркалось, вокруг было ни души, и так же пусто и тоскливо было у меня внутри. Скорее машинально, чем осмысленно, я забрался в салон, повернул ключ в замке зажигания и медленно тронулся. Я катил по пустой улице ненавистной мне Горки, сам не зная, куда и зачем я еду.
Милицейский автомобиль выскочил из-за поворота мне навстречу и стремительно промчался мимо. Мне показалось, что рядом с водителем я разглядел подполковника Ровду, напряженно смотревшего вперед. На мой дряхлый 'эскорт' никто не обратил внимания. Константин Жиров только прикидывался смиренным. Он позвонил дружку…
