— Вот оно что, значит, меня неправильно информировали. Спасибо, Джонс, кажется, это все.
Когда я пришел домой, Анна-Луиза встретила меня встревоженно.
— Как вы поладили?
— Да никак мы не поладили.
— Он тебе нахамил?
— Я бы этого не сказал… мы оба его совершенно не интересуем.
— Он улыбался?
— Да.
— Пригласил тебя на ужин?
— Нет.
— Слава богу хоть за это.
— Слава доктору Фишеру, — сказал я, — или это одно и то же?
5
Неделю или две спустя мы поженились в мэрии; свидетеля я привел из своей конторы. От доктора Фишера не было никаких вестей, хотя мы послали ему сообщение о дне нашей свадьбы. Мы были совершенно счастливы, особенно счастливы потому, что будем одни, не считая конечно, свидетеля. За полчаса до ухода в мэрию мы занимались любовью.
— Ни свадебного торта, — говорила Анна-Луиза, — ни подружек, ни священника, ни родни — вот это замечательно. И так будет торжественнее — почувствуешь себя замужем по-настоящему. А по-другому получается вроде вечеринки.
— Одной из вечеринок доктора Фишера?
— Ничуть не лучше.
В глубине комнаты в мэрии стоял человек, которого я не знал. Опасаясь появления доктора Фишера, я то и дело нервно поглядывал через плечо и увидел очень высокого тощего человека со впалыми щеками; у него подергивалось левое веко, и на секунду мне показалось, что он мне подмигивает; я подмигнул ему в ответ, но встретил отсутствующий взгляд и решил, что это один из чиновников мэрии. Перед столом для нас поставили два стула, а свидетель, некий мсье Экскофье, вертелся у нас за спиной. Анна-Луиза шепнула мне что-то, но я не разобрал.
— Что ты сказал?
— Он из этих жаб.
— Мосье Экскофье? — воскликнул я.
— Нет, нет, тот, сзади.
Началась церемония, и, пока она длилась, человек, стоявший сзади, не переставал действовать мне на нервы. Я вспомнил ту часть английской церемонии бракосочетания, когда священник спрашивает, не знает ли кто-либо причины или препятствия, которые могут помешать этим двум людям сочетаться священным браком, и если да, то пусть объявит об этом во всеуслышание, и я поневоле подумал, не подослана ли доктором Фишером какая-нибудь жаба именно для такой цели. Однако вопрос не был задан, ничего не случилось, все сошло гладко, и мэр — я полагаю, что это был мэр, — пожал нам руки, пожелал счастья и быстро исчез за дверью позади стола.
— Теперь надо выпить, — сказал я мсье Экскофье; это было самое меньшее, что мы могли предложить в благодарность за его немые услуги, — бутылочку шампанского в «Трех коронах».
Но тощий человек по-прежнему не двигался с места, подмигивая нам из глубины комнаты.
— Нет ли здесь другого выхода? — спросил я у письмоводителя — если это был письмоводитель — и указал на дверь позади стола. Нет, ответил он, нет: пройти туда совершенно невозможно, тот выход не для посторонних, поэтому нам не оставалось ничего другого, как встретиться лицом к лицу с жабой. У самой двери незнакомец меня остановил:
— Мсье Джонс, меня зовут мсье Бельмон. Я должен вам кое-что передать от доктора Фишера. — Он протянул мне конверт.
— Не бери! — сказала Анна-Луиза.
По своей наивности мы оба решили, что это, возможно, повестка в суд.
— Мадам Джонс, он посылает вам свои наилучшие пожелания.
— Вы ведь консультант по налогам? — сказала она. — Во сколько обойдутся нам его лучшие пожелания? Должна я поставить в известность fisc? [здесь: налоговое управление (фр.)]
Я вскрыл конверт. Внутри была только карточка, отпечатанная в типографии: «Доктор Фишер просит… (от руки было написано „Джонса“ даже без добавления „мистера“) оказать ему честь своим присутствием на встрече друзей и неофициальном ужине… (было вписано „10 ноября“) в 8:30 вечера. Просьба подтвердить согласие».
— Это приглашение? — спросила Анна-Луиза.
— Да.
— Не ходи ни за что.
— Он будет очень огорчен, — сказал мсье Бельмон. — Он так надеется, что мсье Джонс придет и присоединится к нашему обществу. Будут мадам Монтгомери, и, конечно, мсье Кипс, и надеемся, что и Дивизионный…
— Сборище всех жаб, — заметила Анна-Луиза.
— Жаб? Жаб? Такого слова не знаю. Прошу вас, он очень хочет представить вашего мужа всем своим друзьям.
— Но, судя по карточке, моя жена не приглашена.
— Никто из наших жен не приглашен. Без дам. На наших маленьких собраниях это стало правилом. Не знаю почему. Когда-то, правда, бывало… Но теперь мадам Монтгомери — единственное исключение. Можно сказать, что она представляет собой весь женский пол. — Он добавил не слишком уместное жаргонное выражение: — Она своя в доску.
— Я пошлю ответ сегодня же вечером, — сказал я.
— Уверяю вас, если вы не придете, вы много потеряете. Ужины доктора Фишера всегда так интересны. У него большое чувство юмора, и он такой щедрый. Нам бывает очень весело.
Мы выпили бутылочку шампанского с мсье Экскофье в «Трех коронах», а затем отправились домой. Шампанское было отличное, но день потерял свою прелесть. Доктор Фишер посеял между нами разлад: я стал доказывать, что, в конце концов, в сущности, ничего против него не имею. Он ведь мог воспротивиться нашему браку или по крайней мере выразить свое неодобрение. Приглашая меня на один из своих ужинов, он в известном смысле сделал мне свадебный подарок, и было бы крайне невежливо отклонить это приглашение.
— Он хочет, чтобы ты стал одной из жаб.
— Но я ничего не имею против жаб. Они действительно такие ужасные, как ты говоришь? Я видел троих из них. Правда, миссис Монтгомери мне не очень понравилась.
— Неверно, они не всегда были жабами. Он их развратил.
— Развратить можно только того, кто имеет склонность к разврату.
— Откуда ты знаешь, что у тебя ее нет?
— Я этого не знаю. Может быть, полезно было бы это выяснить.
— И ты позволишь ему подняться с тобой на высокую гору и показать тебе все царства мира?
— Я не Христос, а он не дьявол, и, по-моему, мы договорились, что он господь бог, хотя в глазах обреченных на проклятие господь бог, наверно, очень напоминает дьявола.
— Ладно, — сказала она, — ступай и убирайся к черту!
Ссора была похожа на тлеющий лесной пожар: иногда он как бы угасал, но потом искры зажигали обугленную щепку, и на мгновение снова вспыхивал огонь. Спор окончился, когда она плача уткнулась в подушку, и я сдался.
— Ты права, — сказал я, — я ничем ему не обязан. Это просто кусок картона. Я не пойду. Обещаю,
