чем он тут же пожалел.
— Да, в сопровождении Санчо, — повторил мэр. — А почему бы и нет?
— Епископ едва ли откажет мне в небольшом отпуске.
— Надо же вам поехать в Мадрид купить себе форму.
— Форму? Какую форму?
— Пурпурные носки, монсеньер, и пурпурный… как же называется эта штука, которую они носят на груди под воротничком?
— Pechera [нагрудник (лат.)]. Глупости все это. Никто не заставит меня носить пурпурные носки и пурпурный…
— Вы же солдат церковной армии, отче. И вы не имеете права пренебрегать знаками различия.
— Я ведь не просил, чтоб меня делали монсеньером.
— Вы, конечно, можете подать в отставку и уйти из вашей армии.
— А вы можете подать в отставку и выйти из вашей партии?
Оба выпили еще по рюмке водки, и между ними воцарилось молчание, какое бывает между товарищами, — молчание, когда каждый размышляет о своем.
— Как вы думаете, ваша машина могла бы довезти нас до Москвы?
— «Росинант» для этого слишком стар. Он не выдержит такой дороги. Да и епископ едва ли сочтет Москву подходящим местом для моего отдыха.
— Вы же больше не подчиняетесь епископу, монсеньор.
— Но и Святой Отец… А знаете, «Росинант», пожалуй, мог бы довезти нас до Рима.
— Вот уж куда меня совсем не тянет, так это в Рим. На улицах сплошь одни пурпурные носки.
— В Риме мэр — коммунист, Санчо.
— К еврокоммунистам меня тоже не тянет — как и вас к протестантам. В чем дело, отче? Вас что- то огорчило?
— Водка родила во мне мечту, а после второй рюмки она исчезла.
— Не волнуйтесь. Вы не привыкли к водке, и она ударила вам в голову.
— Но почему сначала — сладкая мечта… а потом — огорчение?
— Я знаю, о чем вы говорите. Водка иной раз оказывает и на меня такое же действие, если я немного переберу. Я провожу вас домой, отче.
У дверей отца Кихота они стали прощаться.
— Идите к себе и полежите немного.
— Тересе это покажется несколько странным в такое время дня. И потом я еще не раскрывал молитвенника.
— Но ведь теперь это уже наверняка необязательно!
— Мне трудно отказаться от привычки. В привычках есть что-то успокаивающее, даже когда они утомительны.
— Да, мне кажется, я это понимаю. Бывает, и я заглядываю в «Коммунистический манифест».
— И это вас успокаивает?
— Случается — да, немного. Совсем немного.
— Вы должны мне его дать. Как-нибудь.
— Может быть, во время наших странствий.
— Вы все еще верите, что мы отправимся в наши странствия? А я серьезно сомневаюсь, подходящие ли мы для этого компаньоны — вы и я. Нас ведь разделяет глубокая пропасть, Санчо.
— Глубокая пропасть разделяла вашего предка и того, кого вы называете моим предком, отче, и все же…
— Да. И все же… — И отец Кихот поспешно повернулся к нему спиной. Он прошел в свой кабинет и взял с полки молитвенник, но не успел прочесть и нескольких фраз, как заснул, а когда проснулся, то помнил лишь, что полез на высокое дерево и случайно сбросил оттуда гнездо, пустое, высохшее и колючее, память о минувшем годе.
Немало мужества потребовалось отцу Кихоту, чтобы написать епископу, и еще больше мужества потребовалось, чтобы вскрыть письмо, которое он в должное время получил в ответ. Письмо начиналось лаконично: «Монсеньор», и от самого звучания этого титула у отца Кихота, как от кислоты, защипало язык.
«Эль-Тобосо, — писал епископ, — один из самых маленьких приходов в моей епархии, и я поверить не могу, чтобы бремя Ваших обязанностей было таким уж тяжким. Тем не менее я готов дать согласие на Вашу просьбу об отдыхе и посылаю молодого священника отца Эрреру позаботиться об Эль- Тобосо в Ваше отсутствие. Надеюсь, что Вы по крайней мере отложите Ваш отпуск до тех пор, пока отец Эррера не войдет в курс всех проблем, какие могут возникнуть в Вашем приходе, чтобы Вы вполне спокойно могли оставить на него Ваших прихожан. Поражение, которое потерпел мэр Эль-Тобосо на последних выборах, видимо, указывает на то, что настроения, наконец, поворачиваются в нужном направлении, и, возможно, молодой священник, столь проницательный и скромный, как отец Эррера (а он блестяще защитил докторскую диссертацию по теологии морали в университете Саламанки), лучше сумеет воспользоваться этими переменами, чем человек более пожилой. Как Вы догадываетесь, я написал архиепископу касательно Вашего будущего и почти не сомневаюсь, что к тому времени, когда Вы вернетесь из отпуска, мы найдем для Вас сферу деятельности, более подходящую, чем Эль-Тобосо, и менее обременительную для священнослужителя Вашего возраста и ранга».
Письмо оказалось еще хуже, чем предполагал отец Кихот, и он с возрастающей тревогой стал ждать приезда отца Эрреры. Отец Кихот сказал Тересе, что отцу Эррере надо будет сразу же отдать его спальню, а ему самому, если можно, поставить в гостиной раскладную кровать.
— Если не сумеешь такую найти, — сказал он, — меня вполне устроит и кресло. Я ведь частенько в нем сплю днем.
— Ежели он молодой, так пусть он и спит в кресле.
— Пока что он мой гость, Тереса.
— Как это — пока что?
— Я думаю, что епископ скорее всего назначит его моим преемником в Эль-Тобосо. Старею я, Тереса.
— Ежели вы такой уж старый, так нечего мчаться одному богу известно куда. Словом, не думайте, что я стану работать на другого священника.
— Дай ему возможность проявить себя, Тереса, дай ему такую возможность. Но только ни в коем случае не раскрывай секрета твоих замечательных бифштексов.
Прошло три дня, и отец Эррера прибыл. Отец Кихот пошел поболтать с бывшим мэром, а вернувшись домой, обнаружил на своем крыльце молодого священника с изящным черным чемоданом. В дверях, загораживая вход, стояла Тереса с тряпкой в руке. Отец Эррера, возможно, был от природы бледен, но сейчас вид у него был явно взволнованный, и белый, стоячий, как у всех священников, воротничок его так и сверкал на солнце.
— Монсеньор Кихот? — вопросил он. — Я — отец Эррера. Эта женщина не впускает меня.
— Тереса, Тереса, как это невежливо с твоей стороны. Что за манеры? Ведь это же наш гость. Ступай, приготовь отцу Эррере чашечку кофе.
— Нет. Пожалуйста, не надо. Я никогда не пью кофе. Иначе не засну ночью.
Войдя в гостиную, отец Эррера тотчас занял единственное стоявшее там кресло.
— Какая необузданная женщина, — заметил он. — Я сказал ей, что меня прислал епископ, а она в ответ мне нагрубила.
— У нее, как и у всех нас, есть свои причуды.
— Епископу такое бы
