Когда-то его звали Карим…
Свадьба была в разгаре, когда его разыскал приехавший из родного села брат. Увидев его перекошенное лицо, Карим бросил инструмент и побежал прямо сквозь танцующих гостей.
…Пока ехали, руины успели разобрать. Деревянные стропила еще дымились, а над тем, что недавно было жилищем, стоял запах мясного бульона – ракета угодила в дом, когда Роза готовила ужин. Сама Роза и дети лежали во дворе, прикрытые вытащенными из под руин пыльными покрывалами.
Позже ему говорили, что это несчастный случай – ракета отделилась от самолета непроизвольно. Другие утверждали, что пилот просто промахнулся – целился в другой дом, где и в самом деле прятались моджахеды. Кариму было все равно. Он сам, в нарушение обычаев, обмыл худенькие тела Айши и Заки, уступив родственникам только Розу. Родственники не теряли времени, и он успел, как того требовал обычай, до темноты отнести всех на кладбище. Карим не плакал. Едва взглянув на изувеченные тела детей, он ощутил, как внутри его словно что-то хрустнуло. И чувств не стало. Совсем. Он все видел и слышал, мог все делать и понимать, только теперь происходящее не имело для него никакой окраски. Он стал как машина, которой все равно куда ехать и как ехать – лишь бы хватало бензина. И была воля водителя. А воля была…
Назавтра он сказал брату:
– Дай мне денег! Мои сгорели в доме.
– У меня мало денег и много детей, – нахмурился брат. – Я тебя прошу: не делай этого! Виновного найдут и накажут – большие люди обещали. Этим ты детей не вернешь.
– Я не буду искать виновного, – пообещал Карим. – А дети твои не будут голодать. Клянусь!..
Он ушел от брата в тот же день – и пропал. Больше месяца его никто не видел. А потом он появился в горах, в расположении самого известного в республике полевого командира по кличке Абдулла.
В тот день было пасмурно, авиация не летала, и все моджахеды во главе с командиром сидели на поляне – обедали. Перед Абдуллой на траве лежал огромный арбуз, он большим ножом отрезал толстые ломти и ел, сплевывая семечки перед собой. Время от времени он с силой плевал на сидевшего в двух шагах пленного русского офицера. Одна рука офицера была перевязана: на грязном бинте расплылось большое красное пятно. Всякий раз, когда косточки попадали в раненого, он вздрагивал, и моджахеды хохотали, оскаливая здоровые белые зубы.
– Чего хочешь? – спросил Абдулла, когда Карима поставили перед ним.
– Убивать кафиров.
– Поздно пришел! Ты не участвовал ни в первой войне с русскими, ни во второй. Играл на свадьбах.
– Мне надо было кормить детей.
– А сейчас уже не надо! – сплюнул косточки Абдулла. – Если такие как ты не сидели по домам, мы бы остановили русских еще у Терека. Но вы сидели. В результате у тебя больше нет семьи, а мы бегаем по горам. Уходи! Мне не нужны музыканты. Мы не ходим в бой под оркестр.
Моджахеды захохотали.
– Я инженер, – тихо сказал Карим. – А на свадьбах играл, потому что другой работы не было.
– Инженеры мне тоже не нужны, – пожал плечами Абдулла. – Землянки в лесу мы выроем сами. Мне нужны люди, которые умеют стрелять из автомата и гранатомета, делать мины и ставить их на дорогах, наконец, резать кафиров ножом. Ты умеешь?
Абдулла смотрел на Карима снизу вверх. Нож торчал в половинке арбуза. Карим вдруг схватил его, прыгнул в сторону и, прежде чем его успели остановить, с размаху воткнул нож в горло русского. Повернул.
Русский как-то странно хрюкнул и повалился вперед. Карим, отступив, выдернул нож. Алая струя ударила из горла офицера, пачкая высокую зеленую траву. Русский засучил ногами и затих.
В тоже мгновение Кариму завернули руки назад, выхватили нож, и он увидел перед собой разъяренное лицо Абдуллы.
– Дурак! – орал Абдулла, размахивая перед его глазами окровавленным ножом. – Если бы ты не был сыном улема, я перерезал тебе глотку прямо сейчас! Этот русский офицер был нужен. Я выменял бы за него троих наших!
– Я не знал, – спокойно ответил Карим. – Я приведу тебе другого.
– Когда приведешь, тогда и поговорим, – сердито сказал Абдулла, делая знак моджахедам отпустить гостя. – До этого лучше не попадайся мне на глаза…
Операция в селении завершилась. Возле обшарпанного армейского 'уазика' нетерпеливо переминались с ноги на ногу двое офицеров в бронежилетах и камуфляже.
– Где его носит! – сердито сказал тот, что выглядел помоложе. – Ночевать что ли здесь? Стемнеет скоро!
– Дай человеку насладиться боевой обстановкой, нюхнуть пороху! – хмыкнул другой, с загоревшим до черноты, усталым лицом. – Вчера только из Моздока прилетел. Пусть наберется впечатлений!
– Какой порох! – зло возразил первый. – Ни одного боевика! Все дома обшмонали, всех хозяев на уши поставили. Никого. Они еще вчера ушли – знали об операции. Опять кто-то продал! А тут еще этот генеральский сынок…
Он хотел еще что-то сказать, но сразу умолк, заметив неподалеку гражданского. Тот явно прислушивался.
– Че надо?! – крикнул молодой офицер, сдвигая автомат на грудь. – Ты кто?
– В город довезете? – робко спросил незнакомец, делая шаг к машине. – Очень нужно. Я заплачу.
– С каких это пор военные 'чехов' возят? – возмутился молодой. – Катись отсюда!
– Не положено в военной машине штатских возить, – миролюбиво сказал загорелый офицер, смягчая грубость товарища. – Запрещено.
– С вами безопаснее, – не отстал штатский. – Не хотите денег, у меня водка есть. И закуска.
Оба офицера внимательно посмотрели на незнакомца. Среднего роста, худощавый и чисто выбритый, он не походил на местного. Светлая рубашка с галстуком вообще смотрелись дико в селе, где только что прошла зачистка.
– Ты кто? – хмуро спросил молодой офицер.
– Музыкант. На свадьбе играл. Сейчас домой спешу.
– А где инструменты?
– Их завтра отвезут. Тяжелые…
– Документы есть?
– Вот! – протянул штатский паспорт. – Меня уже проверили, но посмотрите и вы.
– Все равно не положено, – с вздохом сказал старший, возвращая документ. – Приказ.
– Военные с оружием боятся одного штатского? – улыбнулся незнакомец.
– Да я тебя сейчас! – заворчал молодой офицер, возясь с автоматом…
– Что тут такое?..
Все, не сговариваясь, оглянулись. К 'уазику', улыбаясь, шел круглолицый, румяный лейтенант в новеньком камуфляже.
– Просит довезти до города, – устало сказал загорелый. – Водку предлагает.
– Так в чем вопрос? – засмеялся румяный. – Поехали!..
Едва 'уазик' миновал блокпост, румяный, сидевший на переднем сиденье, перегнулся назад.
– Где водка?
Штатский без лишних слов достал из сумки бутылку.
– Случайно не отравлена?
Штатский молча скрутил пробку и отхлебнул из бутылки. Сунул ее румяному, достал еще одну. Отхлебнул из нее.
– Ты, смотрю, Аллаха не слишком чтишь! – засмеялся румяный и повернулся к загорелому. – Приговорим их в машине или притормозим?
– Здесь рядом родник чистый, и место хорошее – поле вокруг, никакой 'зеленки'! – засуетился штатский. – У меня стаканы есть, и закуска хорошая – со свадьбы везу.
– Уговорил! – засмеялся румяный…
'Уазик' свернул с шоссе и, проехав сотню метров, остановился у родника, струившегося у небольшого холма. Штатский услужливо разложил на капоте машины закуску, сбегал к роднику и вернулся со свежевымытыми стаканами – на стенках поблескивали в лучах солнца прозрачные капельки. Офицеры выпили, с удовольствием закусили. Мясо со специями и зеленью таяло во рту.
– Люди женятся, е…ся… – вздохнул молодой офицер. – А нам… Сплошная тушенка с макаронами.
– Будешь? – протянул загорелый стакан сидевшему в сторонке штатскому.
– Нет-нет, – замахал тот руками. – Я уже выпил. Вам и так мало.
– Как знаешь, – пожал плечами загорелый.
Когда 'уазик' снова выбрался на шоссе, атмосфера в машине стала куда теплее. Офицеры громко разговаривали, перебивая друг друга. Но скоро один за другим стали замолкать. Когда последний откинулся головой на спинку сиденья, штатский достал из кобуры загорелого пистолет, ткнул стволом в тонкую шею водителя.
– Вон там свернешь! И едь спокойно…
Смеркалось, когда они притормозили у подножия заросшей лесом горы. Штатский приказал солдату-водителю вытащить из машины офицеров: молодого и загорелого. Бронежилеты и всю амуницию с обоих он предварительно снял. Щупленький, лопоухий, весь в веснушках солдатик беспрекословно повиновался, укладывая обоих офицеров лицом в траву. Штатский приказал и ему лечь рядом. Солдатик послушался, но вдруг, все поняв, заскулил жалобно, по-собачьи. Поэтому получил пулю в затылок первым…
