На лестнице зазвонил телефон.
— В такой-то час, — возмутился Дэвис. — Это же непристойно. Кто бы это мог быть? — Он с трудом поднялся с дивана.
— Рита Ролз, — подсказал Кэсл.
— Плесните себе еще «Уайт Уокера».
Кэсл не успел себе налить, как услышал голос Дэвиса, звавший его:
— Это Сара, Кэсл.
Было почти половина третьего, и в груди Кэсла шевельнулся страх. Неужели состояние мальчика ухудшилось, несмотря на то, что карантин подходит к концу?
— Сара? — спросил он в трубку. — В чем дело? Что-то с Сэмом?
— Извини, милый. Ты еще не спал, нет?
— Нет. Что все-таки стряслось?
— Мне страшно.
— За Сэма?
— Нет, речь не о Сэме. Просто после полуночи два раза звонил телефон и в трубке — молчание.
— Ошиблись номером, — с чувством облегчения сказал Кэсл. — Так все время случается.
— Кто-то знает, что тебя нет дома. Я боюсь, Морис.
— Ну что может случиться на Кингс-роуд? Ведь в двухстах ярдах от нас полицейский участок. И потом, есть же Буллер! Буллер ведь с вами, да?
— Он так крепко спит, даже похрапывает.
— Я бы вернулся, если б мог, но сейчас нет поездов. И ни один таксист не повезет меня в такой час.
— Я отвезу вас, — сказал Дэвис.
— Нет, нет, ни в коем случае.
— Нет — что? — спросила Сара.
— Я говорил Дэвису. Он сказал, что готов отвезти меня.
— О нет, я этого не хочу. Мне стало легче после того, как я с тобой поговорила. Сейчас разбужу Буллера.
— А Сэм в порядке?
— В полном.
— У тебя ведь есть номер полиции. Они примчатся через две минуты.
— Глупая я, правда? Просто дурочка.
— Любимая дурочка.
— Извинись перед Дэвисом. Желаю вам хорошо посидеть и выпить.
— Спокойной ночи, дорогая.
— Спокойной ночи, Морис.
Когда она называла его по имени, то как бы подтверждала свою любовь, а когда они были одни, то как бы предлагала предаться любви. Ласковые обращения — «милый» и «дорогая» — были расхожей монетой на людях, тогда как имя было чем-то сугубо личным, никогда не раскрываемым при чужих, не принадлежащих к их племени. В минуты близости Сара громко выкрикивала это его тайное, известное только племени, имя. Он услышал короткие гулки, но еще какое-то время постоял, держа трубку у уха.
— Ничего по-настоящему серьезного? — осведомился Дэвис.
— С Сарой — нет, ничего. — Кэсл снова спустился в гостиную и налил себе виски. Он сказал: — По-моему, твой телефон подключен.
— Как вы это установили?
— Не знаю. У меня есть на этот счет интуиция — только и всего. Пытаюсь вспомнить, что навело меня на эту мысль.
— Мы же не в каменном веке. Нынче никто не может сказать наверняка, подключен его телефон или нет.
— Если сделано не тяп-ляп. Или же если хотят, чтобы ты об этом знал.
— С какой стати им хотеть, чтобы я это знал?
— Возможно, чтобы напугать тебя. Кто может ответить на этот вопрос?
— Да, но почему подключать именно
— Из соображений безопасности. Они же никому не доверяют. Особенно людям, работающим на таких должностях. Мы ведь представляем наибольшую опасность. По идее, мы же знаем все эти чертовы секреты.
— Я не считаю, что представляю собой опасность.
— Ну-ка, включи граммофон, — сказал Кэсл.
У Дэвиса было собрание пластинок поп-музыки, где царил куда больший порядок, чем во всем остальном. Кассеты были расписаны так же тщательно, как книги в библиотеке Британского музея, и Дэвис мог вспомнить, кто из поп-музыкантов завоевал первенство и в каком году, столь же быстро, как и назвать победителя на скачках Дерби. Он спросил:
— Вы любите что-то действительно старомодное и классическое? — И поставил «Вечер после тяжелого дня».
— Сделай погромче.
— Это не должно звучать громче.
— Все равно увеличь звук.
— Это же будет ужасно.
— Зато мы будем разговаривать только вдвоем, — сказал Кэсл.
— Вы думаете, они и у нас поставили «клопов»?
— Нисколько не удивлюсь.
— Нет, вы определено заболели, — заметил Дэвис.
— То, о чем Персивал говорил тебе… вот что меня тревожит… я просто не могу поверить… это же смердит до небес. У меня такое впечатление, что где-то произошла утечка и они пытаются выяснить, где именно.
— Ну и пусть пытаются. Это же их обязанность, верно? Только мне кажется, не очень умно они себя ведут, если их плутни так легко разгадываются.
— Да… но то, что сказал Персивал, может быть тем не менее правдой. Правдой — и уже кем-то разболтанной. Так или иначе агент обязан был передать эту информацию, если…
— И
— Да, кто-то из нас, а может быть, и оба.
— Но, раз мы не виновны, не все ли нам равно, что они думают? — сказал Дэвис. — Давно пора ложиться спать, Кэсл. И если у меня под подушкой засунут микрофон, они услышат лишь, как я храплю. — Он выключил музыку. — Двойных агентов из нас с вами не выйдет — ни из вас, ни из меня.
Кэсл разделся и выключил свет. В маленькой неприбранной комнате было душно. Он попытался поднять раму, чтобы открыть окно, но шнур был оборван. Он посмотрел вниз, на предрассветную улицу. Никого — даже полисмена не видно. Лишь одно-единственное такси стояло на стоянке чуть дальше по Дэйвис-стрит, ближе к «Клэриджу». Где-то на Бонд-стрит тщетно вопила сигнализация от воров: заморосил дождь. Тротуары заблестели точно плащ полисмена. Кэсл задернул занавеси и залез в постель, но спать не мог. Один вопрос долго сверлил мозг: всегда ли стоянка такси находилась так близко от дома Дэвиса? Разве ему не пришлось как-то раз пройти мимо всего здания «Клэриджа», чтобы взять такси? В голове возник новый будоражащий вопрос. А не могут они, подумал он, использовать Дэвиса в качестве ширмы, на самом же деле следить за ним? Или, может быть, они используют простодушного Дэвиса, чтобы подсунуть ему меченый банкнот? Что-то не верил он тому, что сказал доктор Персивал про Нортон, и однако же, как он и говорил Дэвису, это вполне могло быть правдой.
