исключением цвета кожи, конечно.
— А я был нервным ребенком?
— Ты всегда испытывал преувеличенную благодарность за малейшее проявление доброты. Это бывает, когда человек не чувствует себя уверенно, хотя почему ты должен был чувствовать себя неуверенно при том, что ты жил со мной и отцом… Однажды ты отдал кому-то в школе отличное вечное перо за то, что мальчик угостил тебя булочкой с шоколадной начинкой.
— Ну хватит, мама. Теперь-то я всегда требую, чтобы со мной расплачивались сполна.
— Сомневаюсь.
— И благодарности я больше не испытываю. — Но, уже произнося эту фразу, он вспомнил про Карсона, умершего в тюрьме, вспомнил, что сказала Сара. И добавил: — Во всяком случае, моя благодарность далеко не заходит. Теперь за одну грошовую булочку благодарности от меня не дождешься.
— Есть в тебе одно странное качество. С тех пор как ты встретил Сару, ты никогда не упоминаешь о Мэри. А мне очень нравилась Мэри. Жаль, у тебя не было от нее ребенка.
— Я пытаюсь забыть об умерших, — сказал он, но это была неправда. Довольно скоро после свадьбы он узнал, что стерилен, поэтому у них и не было детей, но жили они тем не менее счастливо. И когда его жену разорвало на куски бомбой на Оксфорд-стрит, а он в то время находился в безопасности в Лиссабоне, куда отправился на встречу с агентом, — для него это было равносильно потере единственного ребенка. Он не сумел защитить Мэри и не погиб вместе с ней. Вот почему он никогда не говорил о ней, даже с Сарой.
— Что меня всегда удивляет в твоей маме, — сказала Сара, когда они в постели начали перебирать события минувшего дня, — это то, что она сразу стала считать Сэма твоим сыном. Неужели ей никогда не приходит в голову, что у такого черного мальчика не может быть белого отца?
— По-моему, она не разбирается в оттенках кожи.
— А вот мистер Мюллер разбирается. Я в этом уверена.
Внизу зазвонил телефон. Время приближалось к полуночи.
— А, черт, — произнес Кэсл, — кто это может звонить нам в такой час? Снова твои люди в масках?
— Ты не собираешься подходить к телефону?
Звонок прекратился.
— Если это были твои люди в масках, — сказал Кэсл, — у нас есть теперь шанс прихватить их.
Телефон зазвонил во второй раз. Кэсл взглянул на часы.
— Да ответь ты им, ради бога.
— Наверняка не туда попали.
— Тогда я подойду, если ты не хочешь.
— Накинь халат. А то простудишься.
Но как только Сара вылезла из постели, телефон перестал звонить.
— Наверняка снова позвонят, — сказала Сара. — Помнишь, в прошлом месяце трижды звонили в час ночи?
Но на сей раз телефон молчал.
С другого конца коридора раздался крик.
— Черт бы их подрал, — сказала Сара, — они разбудили Сэма. Кто бы они там ни были.
— Я схожу к нему. А то ты вся дрожишь. Залезай обратно в постель.
Сэм спросил:
— Это были бандиты? А почему Буллер не залаял?
— Буллер умный. Никаких бандитов нет, Сэм. А позвонил так поздно просто один мой приятель.
— Тот, который мистер Мюллер?
— Нет. Он не мой приятель. Спи. Телефон больше не зазвонит.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю.
— Он ведь звонил не один раз.
— Да.
— Но ты все равно не подошел. Откуда же ты знаешь, что звонил твой приятель?
— Слишком много вопросов ты задаешь, Сэм.
— Это был тайный сигнал?
— А у тебя есть тайны, Сэм?
— Да. Много.
— Расскажи мне хоть одну.
— Не буду. Какая же это тайна, если я тебе расскажу.
— Ну так вот и у меня есть тайны.
Сара еще не спала.
— Теперь он в порядке, — сказал Кэсл. — Он думал, это звонили бандиты.
— Может, так оно и было. А что ты ему сказал?
— О, я сказал, что это тайный сигнал.
— Ты всегда знаешь, как его успокоить. Ты любишь его, да?
— Да.
— Как странно. Я никогда не могла этого понять. Жаль, что он на самом деле не твой.
— А мне ничуть не жаль. И ты это знаешь.
— Я никогда не понимала почему.
— Я же говорил тебе много раз. Достаточно я вижу себя каждый день в зеркале, когда бреюсь.
— И видишь ты в зеркале всего лишь доброго человека, милый.
— Я бы так о себе не сказал.
— Будь у меня твой ребенок, мне было бы чем жить, когда тебя не станет. Ты же не вечен.
— Нет, слава богу, нет. — Он произнес это не подумав и пожалел, что так сказал. Ее понимание всегда побуждало его приоткрываться чуть больше, чем следовало, — как он ни старался сдерживаться, его так и подмывало все ей рассказать. Иной раз он цинично сравнивал ее с умным чиновником, который, ведя допрос, выказывает понимание и вовремя предлагает сигарету.
Сара сказала:
— Я знаю, ты чем-то встревожен. Хотелось бы мне, чтобы ты рассказал, в чем дело… но я знаю, ты не можешь. Возможно, когда-нибудь… когда ты станешь свободным человеком… — И с грустью добавила: — Если ты вообще когда-либо станешь свободным, Морис.
5
Кэсл оставил велосипед на хранение у билетного контролера на Беркхэмстедской станции и поднялся наверх, на платформу, откуда шли поезда на Лондон. Почти всех, кто ежедневно ездил в столицу, он знал по виду — с некоторыми даже здоровался кивком. Холодный октябрьский туман стлался по стеклянной поверхности пруда у замка и капал сыростью с плакучих ив, выстроившихся вдоль канала по другую сторону железнодорожной колеи. Кэсл прошелся вдоль платформы и обратно: он вроде бы знал почти всех, кроме одной женщины в поношенной кроличьей шубке: женщины редко ездили этим поездом. Он увидел, в какое она вошла купе, и решил сесть там же, чтобы понаблюдать за ней. Мужчины развернули газеты, а женщина раскрыла книгу в бумажной обложке — роман Дениз Робинс. Кэсл же начал читать второй том «Войны и мира». Он нарушал правила хранения тайны, даже в известной мере бросал вызов,
