— Служба этим занимается. Похоже, единственный его близкий родственник — двоюродный брат в Дройтуиче. Дантист.
— Вот это, кажется мне, что-то не в цвет, сэр, — сказал Пайпер.
Он протянул доктору Персивалу книгу, но Кэсл перехватил ее. Это был томик стихотворений Роберта Браунинга. Внутри была наклейка с гербом и названием — «Дройтуичская королевская классическая школа». Судя по наклейке, это была награда, выданная ученику по имени Уильям Дэвис в 1910 году за английское сочинение, и Уильям Дэвис мелким почерком, черными чернилами вывел: «Передана по наследству моему сыну-Артуру 29 июня 1953 г. — в день, когда он сдал с отличием экзамен по физике». Браунинг, физика и шестнадцатилетний юноша — сочетание, безусловно, немного странное, но Пайпер, говоря «не в цвет», имел в виду явно не то.
— Что это? — спросил доктор Персивал.
— Стихи Браунинга. Я тут не вижу ничего «не в цвет».
И тем не менее Кэсл вынужден был признать, что эта книжка не сочетается с Олдермастоном, тотализатором и «Плейбоем», унылой рутиной службы и почтой из Заира: неужели всегда, даже в самой заурядной жизни, если хорошенько покопаться после смерти в вещах покойного, обнаруживаются какие-то непонятности? Дэвис, конечно, вполне мог хранить эту книжку из чисто сыновней преданности, но он явно читал ее. Ведь он же цитировал Браунинга Кэслу, когда они в последний раз виделись.
— Взгляните, сэр, тут есть отмеченные места, — сказал Пайпер доктору Персивалу. — Вы разбираетесь в шифрах по книгам куда лучше меня. Вот я и подумал: надо обратить на это ваше внимание.
— А как вы считаете, Кэсл?
— Да, тут
— «Существенно»?
Кэсл никогда не воспринимал Дэвиса всерьез — ни его пристрастие к выпивке, ни его игру на тотализаторе, ни даже его безнадежную любовь к Синтии, но, когда имеешь дело с покойником, так просто не отмахнешься. И Кэсл впервые почувствовал любопытство, желание побольше узнать о Дэвисе. Смерть придала Дэвису значительность. Смерть сделала его как бы более весомым. Мертвые, они, возможно, мудрее нас. Кэсл принялся листать книжку, словно был членом Общества Браунинга, жаждущим проникнуть в суть текста.
Дэйнтри наконец оторвался от двери в спальню. И произнес:
— Там ведь нет ничего такого… в этих пометках?
— Чего именно?
— Существенного, — повторил он вслед за Персивалом.
— Существенного? Я полагаю, вполне может быть. Существенное для состояния ума.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Персивал. — Вы в самом деле считаете?..
В голосе его прозвучала надежда, словно он действительно хотел, чтобы мертвеца, лежавшего в соседней комнате, можно было счесть неблагонадежным, а ведь в известном смысле таким он и был, подумал Кэсл. Говорил же он Борису, что любовь и ненависть — чувства равно опасные. И перед мысленным взором Кэсла возникла картина: спальня в Лоренсу-Маркише, гудит воздушный кондиционер, и голос Сары по телефону: «Я здесь», — какая великая радость затопила тогда его. Любовь к Саре привела его к Карсону и потом от Карсона — к Борису. Влюбленный шагает по миру, как анархист с бомбой, которая отсчитывает минуты.
— Вы действительно полагаете, что есть доказательство?.. — не отступался доктор Персивал. — Вы же человек, обучавшийся кодам. А я — нет.
— Послушайте этот отрывок. Он отчеркнутый рядом стоит буква 'С'.
— А есть у вас идея насчет того, что может означать 'С'? — спросил Персивал… И снова Кэсл уловил в его голосе нотку надежды, которая так раздражала его. — Это ведь может означать «сделано»: чтобы не забыть, что при зашифровке он этот отрывок уже использовал, верно? При зашифровке по книге нельзя, по-моему, дважды пользоваться одним и тем же отрывком.
— Совершенно верно. А вот еще один отмеченный кусок.
— По-моему, это стихи, сэр, — сказал Пайпер.
— Снова отчеркнуто и стоит 'С', доктор Персивал.
— Так вы действительно думаете?..
— Дэвис сказал мне как-то: «Я не умею быть серьезным в серьезном деле». Так что, я полагаю, свои выражения он заимствовал у Браунинга.
— А 'С'?
— Это всего лишь первая буква имени одной девушки, доктор Персивал. Синтии. Его секретарши. Девушки, в которую он был влюблен. Она из наших. Спецслужба может ею не заниматься.
Все это время Дэйнтри угрюмо, раздражающе молчал, замкнувшись в своих мыслях. А сейчас вдруг резко произнес тоном упрека:
— Необходимо вскрытие.
— Конечно, — сказал Персивал, — если пожелает врач Дэвиса. Я ведь его не лечил. Я был всего лишь его коллегой — хотя он консультировался у меня, и у нас есть его рентген.
— Его врачу следовало бы сейчас быть здесь.
— Я попрошу вызвать его, как только эти люди закончат свою работу. Уж вы-то, полковник Дэйнтри, больше всех должны понимать, сколь это важно. Соображения безопасности стоят у нас на первом месте.
— Интересно, что покажет вскрытие, доктор Персивал.
— Думается, я могу заранее вам это сказать: печень у него почти совсем разрушена.
— Разрушена?
— Конечно, выпивкой, полковник. А чем же еще? Разве вы не слышали, Кэсл, я ведь об этом уже говорил!
Кэсл оставил их вести эту подспудную дуэль. Пора было в последний раз взглянуть на Дэвиса, прежде чем им займется патологоанатом. Кэсл порадовался, что лицо Дэвиса было спокойно — значит, он не страдал. Кэсл застегнул пижаму на впалой груди. На куртке не хватало пуговицы. В обязанности уборщицы не входило пришивать их. Телефон у кровати тихонько звякнул, но за этим ничего не последовало. Возможно, где-то далеко на линии отключили микрофон и записывающее устройство. Наблюдение за Дэвисом снято. Он от этого избавился.
