— А где Буллер?
— Ищет кошек в саду.
Кэсл, как всегда, сел в кресло, и, как всегда, между ними воцарилась тишина. Обычно эта тишина накрывала его, словно теплой шалью. Тишина несла с собой отдохновение, тишина означала, что им не нужны слова: их любовь настолько устоялась, что не требовала подтверждений — они на всю жизнь застрахованы в своей любви. Но в этот вечер, когда оригинал записей Мюллера лежал у него в кармане, а снятая им копия наверняка уже находилась в руках молодого Холлидея, тишина была безвоздушным пространством, в котором Кэслу нечем было дышать, — тишина означала отсутствие всего, даже доверия, в ней был могильный привкус.
— Еще виски, Сара.
— Ты _в самом деле_ слишком много пьешь. Вспомни беднягу Дэвиса.
— Он умер не оттого, что слишком много пил.
— Но мне казалось…
— Тебе казалось то же, что и всем остальным. И ты ошибаешься. Если тебе трудно налить мне виски, так и скажи — я сам себе налью.
— Я ведь только сказала: вспомни Дэвиса…
— Я не хочу, чтобы обо мне слишком пеклись, Сара. Ты — мать Сэма, а не моя.
— Да,
Они в изумлении и ужасе посмотрели друг на друга. Сара сказала:
— Я вовсе не хотела…
— Ты в этом не виновата.
— Извини.
Он сказал:
— Вот таким станет наше будущее, если мы не сможем друг с другом откровенно говорить. Ты спрашивала меня, что я делал. Так вот, весь вечер искал кого-то, с кем я мог бы поговорить, но никого не застал.
— Поговорить о чем?
Этот вопрос заставил его умолкнуть.
— А почему ты не можешь поговорить _со мной_? Наверно, потому, что «они» запрещают. Акт о сохранении государственных тайн и прочие глупости.
— Дело не в «них».
— А в ком же?
— Когда мы с тобой, Сара, приехали в Англию, Карсон прислал ко мне человека. Карсон спас ведь тебя и Сэма. И просил за это о небольшой услуге. Я был так благодарен ему, что согласился.
— Ну и что в этом плохого?
— Мама говорила мне, что, когда я был маленьким и мы играли в менялки, я всегда готов был отдать несоизмеримо много другим детям, но то, о чем просил меня человек, который спас вас от БОСС, не было несоизмеримым требованием. А потом так и пошло — я стал так называемым «двойным агентом», Сара. И меня ждет пожизненное заключение.
Кэсл всегда знал, что настанет день, когда такой диалог между ними состоится, но не представлял себе, какие при этом будут сказаны слова. Она сказала:
— Дай-ка мне твое виски. — Он протянул ей стакан, и она отхлебнула из него. — Тебе грозит опасность? — спросила она. — Я имею в виду — сейчас. Сегодня.
— Опасность грозила мне на протяжении всей нашей совместной жизни.
— А сейчас стало хуже?
— Да. По-моему, они обнаружили утечку и, по-моему, подумали на Дэвиса. Не верю я, чтобы Дэвис умер естественной смертью. Одна фраза доктора Персивала…
— Ты думаешь, они убили его?
— Да.
— Так что на его месте мог быть ты?
— Да.
— А ты продолжаешь этим заниматься?
— Я считал, что написал свое последнее донесение. И распростился со всем этим делом. А потом… кое-что произошло. Это связано с Мюллером. Мне необходимо было дать им знать. Надеюсь, они все получили. Не знаю.
— А как у вас в конторе обнаружили утечку?
— Я полагаю, у них где-то сидит предатель — по всей вероятности, там: ему в руки попали мои донесения, и он передал их назад, в Лондон.
— А если он передаст и это последнее?
— О, я знаю, что ты сейчас скажешь. Дэвис мертв. И я единственный в нашей фирме, кто имеет дело с Мюллером.
— Зачем ты возобновил контакт, Морис? Это же смертоубийство.
— Это может спасти много жизней — жизней твоего народа.
— Не говори мне о моем народе. У меня нет больше моего народа. Ты — «мой народ».
Он подумал: «Это наверняка из Библии. Я это уже слышал. Что ж, Сара ведь ходила в методистскую школу».
Она обняла его за плечи и поднесла стакан к его губам.
— Жаль, что ты столько лет ничего мне не говорил.
— Я боялся… Сара.
В памяти его всплыло при этом другое имя из Ветхого Завета. То же самое сказала ему когда-то женщина по имени Руфь… [Кэсл сравнивает поведение Сары, заявившей ему: «Ты — мой народ», — с поступком героини библейской легенды — Руфи: моавитянка Руфь была замужем за выходцем из Вифлеема Иудейского и, когда ее муж умер, отказалась от предложения возвратиться к своему народу, а пошла вместе со свекровью в землю Иудейскую, сказав при этом: «Народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом» (Ветхий Завет, Книга Руфь, гл.1)] или нечто похожее.
— Ты боишься меня и не боишься «их»?
— Я боюсь за тебя. Ты и представить себе не можешь, как бесконечно долго тянулось для меня время, пока я ждал тебя в отеле «Полана». Я думал, ты уже никогда не приедешь. Пока было светло, я разглядывал в бинокль номера проезжавших мимо машин. Если номера были четные, это значило, что Мюллер добрался до тебя. А нечетные означали, что ты в пути. На этот раз не будет ни отеля «Полана», ни Карсона. Дважды такого не бывает.
— Чего же ты от меня хочешь?
— Лучше всего, если бы ты взяла Сэма и отправилась к моей матери. Разъедься со мной. Сделай вид, будто мы серьезно поссорились и ты намерена подать на развод. Если ничего не случится, я буду здесь, и мы снова сможем соединиться.
— А что я буду все это время делать? Следить за номерами машин? Посоветуй мне что-нибудь получше.
— Если они по-прежнему опекают меня, — а я не знаю, опекают или нет, — то мне обещали, что будет проложен безопасный маршрут для бегства, но уехать мне придется одному. Так что и в этом случае тебе придется отправиться с Сэмом к моей матери. Вся разница в том, что мы не сможем поддерживать контакт. Ты не будешь знать, что со мной, — возможно, довольно долго. Я бы, пожалуй, предпочел, чтобы за мной явилась полиция, — тогда мы, по крайней мере, снова увиделись бы в суде.
— Но ведь у Дэвиса дело до суда не дошло, верно? Нет, если они все еще опекают тебя, — уезжай, Морис. Тогда я хоть буду знать, что ты в безопасности.
— Ты не сказала мне ни слова осуждения, Сара.
— Почему осуждения?
— Ну, ведь я на общепризнанном языке — предатель.
— Какое это имеет значение? — сказала она. Она вложила руку в его ладонь — жестом более интимным, чем поцелуй: целуются ведь и чужие люди. И сказала: — У нас с тобой есть своя страна. Там
