– Н-да, очень я его подозревала, балетчика этого. Но до самого худшего так и не додумалась, – с горечью сказала Хульда. – У меня даже мысли об этом не мелькнуло. Я злилась из-за пары бутербродов, а на самом деле речь шла совсем о другом. Наивная я была в ту пору, ужасно наивная. – Хульда покачала головой, взглянула на Нору и вдруг изумленно вытаращила глаза. – Что это у тебя?
Нора задумчиво теребила хрусталик на серебряном браслете-цепочке. Хульда узнала браслет, и Нора рассказала, как он к ней попал.
– Эта вещица принадлежала Сесилии?
– Совершенно верно. – Хульда кивнула. – Он ей подарил. Двенадцатого июля, на день рождения. Вечером она вернулась домой с браслетом, сияя от счастья. Помню, я испекла торт, с семнадцатью свечками. Мы устроили маленький праздник, я сделала несколько фотоснимков и послала Хедвиг в Париж. Написала о празднике и о браслете. Позднее она, кстати, по одной из моих фотографий нарисовала миниатюрный портрет Сесилии. Ты, наверно, видела его? В куклином медальоне.
Разумеется, Нора видела миниатюру! «Сесилия в 17 лет» – на обороте так и было написано, а рядом дата и подпись: «X. Б., 1923 г.». Стало быть, образцом послужила фотография, сделанная Хульдой.
– Ну да, я снимала своей старой фотокамерой. Нора расстегнула цепочку, подняла к свету.
Хрустальная капелька так и засверкала.
– Как же я могла найти этот браслет? Ты что-нибудь понимаешь?
– Но она ведь потеряла его. – Хульда посмотрела на Нору так, будто речь шла о чем-то самоочевидном. – Мы ужасно расстроились. Искали повсюду. Но он как сквозь землю провалился. Получила в подарок ко дню рождения, а всего через неделю уже потеряла. Недолго он у нее пробыл.
Хульда неодобрительно взглянула на браслет. Счастья он не принес. И лично ей никогда не нравился. Хрусталик этот с виду точь-в-точь как слеза.
– Мне такое даже в голову не пришло! – Нора опять надела браслет.
– А мне пришло! – жестко отрезала Хульда. Она надолго замолчала. И лицо ее все больше мрачнело. – Видишь ли, Сесилия забеременела. И голодом себя морила, чтобы никто этого не заметил. А вовсе не ради балета… Мало того, она еще и утягивалась. От природы ростом не вышла, но все равно добыла корсет и туго-натуго утягивала живот. Так что внешне вообще не было заметно… Я знать ничего не знала, пока не пришло время родить и скрывать стало невозможно. Странно, право слово.
В конце лета Сесилия вдруг собралась в Стокгольм. Только не говорила зачем. Но все-таки Хульда вытянула из нее, что она хочет проведать Агнес, то бишь свою родную мать. Еще не легче! Что ей там понадобилось, они ведь не поддерживали никаких отношений.
Однако Сесилия, видать, надеялась, что именно Агнес поймет ее и не откажет в помощи. Не столько потому, что Агнес ей мать, на сей счет она не обольщалась, а скорее потому, что некогда Агнес попала в такое же положение, как теперь Сесилия. Тоже забеременела и тоже без мужа. И родить ей пришлось тайком. Так на свет появилась сама Сесилия.
Оттого-то она и надеялась на Агнес.
Увы, надежды ее пошли прахом.
Агнес только испугалась. Сунула Сесилии сотню крон и выпроводила домой. Даже переночевать не оставила. Велела ехать обратно к Хульде. И пожалуй, так было лучше всего.
Сесилия вернулась в тот же вечер, вот тогда Хульда все и узнала. Как обухом по голове.
– Но тут мне винить некого. Надо было держать глаза нараспашку…
Дело, наверно, в том, что все превозносили этого балетчика до небес – знаменитость, светило как- никак. Считали его человеком порядочным, благородным. Никто слова худого о нем не говорил.
Хедвиг тоже была с ним знакома, одно время Хульде даже казалось, будто между ними что-то намечается. Вполне ведь естественно – ровесники, что ни говори. Только вот Хедвиг рассуждала по-своему и особого интереса не проявила.
Зато его проявила Сесилия.
Хедвиг такое и во сне бы не приснилось. Она сама и танцовщик были добрыми друзьями. Имели общие интересы, могли о многом поговорить. Хедвиг часто к нему заходила. Посмотреть, как танцует Сесилия, а еще – порисовать. Она не раз писала его сад.
– Ты ведь ходила туда? – Хульда взглянула на Нору. – Знаешь, стало быть, это место. В те годы усадьба называлась «Беата», красивая такая, романтичная, помнится.
Нора кивнула. В видении это место явило ей свой давний облик – зеленый, цветущий. Теперь от идиллии мало что осталось.
– Знаю. Говорят, мрачно там, одичало все вконец. Но этому есть свое объяснение. Скоро узнаешь.
В общем, и на сей раз пришлось Хульде, как всегда, позаботиться о Сесилии. Она и повитуху нашла, и помогла ей принять роды. Заранее-то ничего не приготовили, а рожали в ту пору дома, так что Сесилия разрешилась от бремени у себя в квартире, наверху. Хульда, Сесилия и повитуха – они были втроем. Отец ребенка заблаговременно уехал в отпуск.
– Родился мальчик. Его потом Мартином крестили. И он выжил. А вот матери его, нашей малышке Сесилии, выжить было не суждено. Она так исхудала и ослабела, что уже не смогла оправиться. Той же ночью умерла у меня на руках.
Хульда долго молчала. Нора тоже. В горле у нее стоял комок. Значит, Сесилия и в мир иной ушла брошенная, одинокая. Как он только мог? Уехал в отпуск! Если б не Хульда, Сесилия умерла бы совсем одна.
Хульда тяжело вздохнула.
– Хедвиг никогда меня за это не корила. Ни единого разу. Мы не властны над проиходящим, не можем уберечь других людей, сказала она мне. И не винила меня, хоть сама я всегда чувствовала себя виноватой. День за днем девочка была у меня на глазах… а я ничего не замечала.
Нора подняла хрусталик к свету. И правда как слезка.
– Может, Сесилия не хотела жить?
– Верно, не хотела, – сердито сказала Хульда. – Тогда, в тот час. Но желание жить наверняка бы вернулось. Как и желание танцевать. Я уверена. Приди помощь вовремя, она бы так легко не сдалась.
– А что стало с ребенком? С Мартином? Хедвиг пришлось и это уладить. К себе она его взять не захотела. Еще раз нести ответственность за нежеланного ребенка – благодарю покорно. Хульда тоже отказалась. Ведь у нее был собственный ребенок, который нуждался в заботе, а из-за этих событий она совершенно забросила дочку. Но такое решение и Хедвиг, и Хульде далось нелегко. Обе мучились угрызениями совести, оттого что оставили малыша Мартина на произвол судьбы.
Но в конце концов Хедвиг нашла мальчику в деревне хороших приемных родителей.
– А отец не мог взять его к себе?
– Он-то? Ничего не скажешь – подходящая кандидатура!
Хульда фыркнула. Этот? Чтобы он о ком-нибудь позаботился? Не-ет. Балетчик вернулся домой и разыграл шумный спектакль. Великую трагедию. Задним числом он, конечно, твердил, что хотел жениться на Сесилии. Что готов был держать ответ. Но ведь он не знал, что ей так скоро родить.
Так он уверял. Трудно сказать, что тут правда, а что нет. Кой-какие искренние чувства, наверно, за этим спектаклем все же стояли. Он безусловно питал к Сесилии сердечную склонность. И возможно, горевал искренне. Только выглядело все очень уж нелепо и смехотворно. У Хульды вообще сложилось впечатление, что жалел он в первую очередь себя. И что бы ни делал, все оборачивалось этаким спектаклем. Он рвал на себе волосы, заламывал руки, гримасничал и кривлялся.
Вместо того чтобы, к примеру, спросить о ребенке – казалось бы, поступок вполне естественный и разумный, – он ринулся в сад и разнес его в пух и прах. Метался как безумный, рубил деревья и кусты, вытаптывал грядки, крушил цветники.
Уничтожил райский уголок, который сам же и создал. А потом посадил самые мрачные хвойные деревья, какие сумел сыскать. По-своему увековечил память Сесилии. Превратил обитель радости и счастья в место вечной скорби. Позднее он оттуда уехал, да еще и балет на эту тему поставил. Говорят, с большим успехом.
– Словом, он горевал на свой лад, – тихо сказала Хульда. – А уж как там было на самом деле, я не