– И вы этим и занимаетесь? – не удержался, чтобы не съязвить Панов.
– Иногда, – гость усмехнулся. Казалось, он не заметил тона, с каким был задан вопрос. И Панову вдруг стало не по себе. – Если это вам, Дмитрий Иванович, так хочется знать. Я никого не убиваю, не пугайтесь. В этом нет нужды. Люди все делают сами. Достаточно их об этом попросить. Иногда – и просто посмотреть…
– И что? Любого…
– Нет, конечно. Вам вот, например, нечего бояться – вы под защитой. Пока. И еще кое-кто. А вот другие… – гость вдруг пристально посмотрел на него и спросил: – В Бога веруете?
Панов замялся.
– Понятно, – усмехнулся гость. – Но Библию хотя бы читали?
Панов кивнул.
– Значит знаете, что Бог вложил в душу каждого человека ощущение, какие поступки его правильные, а какие нет, что делать можно и нужно, а что нельзя никак. И каждый, Дмитрий Иванович, это знает, хотя может быть и не отдает себе в том отчета. Однако, люди не любят поступать по заповедям Божьим. Грешат и грешат, и ощущение вины – если бы вы только знали, какой еще, порою, вины! – сидит внутри каждого, да еще растет, накапливается. И вот когда накопится достаточно – а у многих, Дмитрий Иванович, этого уже с избытком, – тогда достаточно человеку сказать, что ему больше нечего делать в этом мире. Остальное он исполнит сам. Разумеется, сказать надо так, чтобы понял.
Панов подавленно молчал, а гость продолжил как ни в чем ни бывало:
– Поверьте, Дмитрий Иванович, вы не заслуживаете того, чтобы окончить свои дни в роли провинциального экстрасенса занюханой столицы этого занюханого молодого государства. А вот я бы мог, будь на то ваше желание, взять вас к себе в ученики – возможно даже сразу на вторую ступень – и обучить многому.
– Зачем? – тупо спросил Панов.
Гость пристально посмотрел на него. Покачал головой.
– Раз спрашиваете, значит время еще не пришло. Рано я. Ничего, скоро поймете. Поисцеляйте пока, – он в очередной раз усмехнулся уголками губ, – многие, если на то пошло, с этого начинали.
Он встал и протянул руку.
– Покажите мне этот ваш шар.
Панов безропотно повиновался. Гость вытянул ладонь с тяжелым металлическим ядром перед собой, и оно вдруг резко взмыло вверх и повисло в полуметре от этой холеной ладони, бешено вращаясь вокруг своей оси. Так продолжалось несколько секунд. Затем тяжелый шар мягко упал в ладонь гостя.
– Держите, – он протянул его хозяину. – И можете не таскать его больше с собой – это фантом. И не рассказывайте больше никому то, что говорили мне. Особенно журналистам.
– Они уже тут были, – виновато сказал Панов.
– Да, – гость сморщился. – То-то я смотрю здесь у вас толпы. И что вы им сказали?
– Ничего.
– Ну и правильно. Особенно избегайте этих, с телекамерами. Не то потом даже на улицу не сможете выйти. Мало того, что к вам будут приставать, может запросто случиться, что какой-нибудь сумасшедший набросится (нет, не вас – вы, как я сказал, под защитой), а на ваших родных. Что, сами понимаете, неприятно. Вам фотографии без вести пропавших уже приносили?
– Нет.
– Значит все впереди. Хорошо, что у вас хоть хватило ума объявлений в газетах не давать. Проводите меня.
В прихожей гость сам снял шляпу с вешалки, но надевать ее на голову не стал – так и вышел за порог со шляпой в руке. По темной и пустынной (это было странно, в последние дни люди здесь дежурили даже по ночам) лестнице они спустились вниз. У подъезда стояла машина незнакомой Панову марки, большая, темная, тускло поблескивающая в свете дальних уличных фонарей (ближние, как обычно, не горели). Гость нажал кнопку на дверце, и та распахнулась. 'Не запирает', – невольно удивился Панов.
– Незачем. К моей машине, – гость сделал ударение на слове 'моей', – даже не подойдут. – Он бросил шляпу на заднее сиденье и повернулся к нему.
'Мысли он что ли читает?' – удивился Панов.
– Мысли, уважаемый Дмитрий Иванович, читать совсем не трудно, и это самое простое, чему вы сможете научиться, если хотите. Тем более, что люди мыслят так стандартно, – спокойно промолвил спутник Панова и протянул ему руку. – Прощайте. Пока… И мой вам совет: не ходите в церковь! Не поможет. Такие люди, как вы, не воспринимают посредников между собой и Богом.
Дав такой странный в эту минуту совет, гость сел за руль автомобиля и захлопнул за собой дверцу. Мягко, почти бесшумно заработал мотор, и тут вдруг плавно и быстро опустилось стекло на дверце водителя.
– Возьмите!
Гость держал что-то в руке, и Панов не сразу сообразил что. Это были деньги: толстая пачка сто долларовых банкнот, перехваченная посередине тонкой белой резинкой.
Он отступил на шаг и замотал головой.
– Зря. Скоро они вам понадобятся. Тогда это.
Пачка исчезла и вместо нее появилась прямоугольная белая карточка. Панов осторожно взял ее. На карточке были только цифры – больше ничего. Цифр было много и первые – заключены в скобки – код не только города, но и страны…
Когда же он оторвал взгляд от них, ни у подъезда, ни даже на далекой улице никакого автомобиля уже не было…
7.
Визит таинственного гостя не выбил Панова из привычной колеи – слишком много у него было работы, чтобы долго думать над мало понятными явлениями; он и не думал. И даже шар свой шершавый, получивший столь уничижительную оценку пришельца, по-прежнему таскал с собою – привык. В эти же дни он познакомился еще с двумя своими 'коллегами'.
История с Вогесом, видимо, дошла и до них: оба предварительно позвонили и попросили о встрече. Первым заявился молодой человек, весь какой-то дерганый и, судя по лицу, крепко пьющий. Он долго занудливо выпытывал у Панова, как тот работает; особенно его интересовало лечит ли он по фотографии, телефону или с помощью 'заряженных' писем и брошюр. Панов отвечал скупо и односложно; дерганый ему не понравился и охоты откровенничать не было. Кончилось все тем, что он заверил 'коллегу', что ни по фотографии, ни каким-либо иным способом на расстоянии он лечить не собирается – неприятный гость ушел от него довольный.
Вторым оказался старичок, маленький, шустрый и весь какой-то мохнатый, словно леший. Он и жил, как леший, считай в лесу – в крохотной лесной деревушке недалеко от города. Старичок оказался травником и шептуном (так он отрекомендовался), к тому же веселым – Панову он приглянулся чуть ли не сразу. Лесовичок не отказался ни от чая, ни от коньяка; раз за разом опрокидывая рюмку в мохнатую щель рта, он шумно крякал, и видимая из-под волос часть его лица (вся в мелких паутинистых морщинках) розовела на глазах.
– Я, Димитрий, людей сейчас редко пользую, – рассказывал лесовичок, со вкусом закусывая им же принесенным соленым груздочком (речь у старичка была какая-то древне-книжная, к тому же говорил он не по-местному окая), – от людей беспокойство и шум, стенание и скрежет зубовный – мне это уже тяжко. Я теперь с коммерцией больше занимаюсь. Люди добрые фирмы пооткрывали, компьютеров всяких поставили, а нечистой силы все одно боятся. Вот и зовут меня гонять. Пожалте…
– И как это? – полюбопытствовал Панов.
Лесовичок вдруг вскочил, закрыл глаза и быстро-быстро забормотал нечто непонятное. Затем несколько раз крутнулся на месте, открыл глаза и внезапно быстрыми-быстрыми и какими-то паучьими движениями рук стал хватать в воздухе нечто невидимое; причем казалось, что это невидимое сопротивляется и рвется из его рук, а он подбирал это нечто скрюченными сухонькими пальцами, потом стал мять в ладонях, не переставая при этом ожесточенно бормотать. Панову сделалось жутковато. А старичок вдруг также внезапно, как и начал, прекратил свое бормотание, шлепнулся на стул и ловко опрокинул в рот заботливо наполненную Пановым рюмку.
– И много вы так… собрали? – вновь полюбопытствовал Панов, приходя в себя.
– Много, – лесовичок захихикал. – Нечистый, Димитрий, вот здесь, – он постучал сухим пальцем по груди, – в душе людской. А отсюда его только священник может изгнать, да и то не всякий – я таких и не встречал почти. В помещениях нечистому откуда взяться, тем паче в городе. Хотя водою святою их покропить, порою, и не бесполезно, – старичок вновь потянулся к рюмке.
– Значит дурите народ? – без обиняков спросил Панов.
– Дурю, – охотно согласился лесовичок. – Отчего не дурить, когда они сами того хотят? Грех это небольшой, а вот деньги за него дают хорошие. Я, милый ты мой человек, на этом деле троим детям в России помощь оказываю – без меня бы они там сейчас на одном хлебушке с молоком жили бы – да двух внучек в институтах держу. А в институтах тех, помимо прочего, за науку платить надо – не казенное заведение.
– А дети ваши науку не переняли? – не отставал Панов. – А то бы как славно сейчас жили бы!
– А-а! – досадливо сморщился старичок. – В мать они пошли. А покойница, прости меня Господи, глупая женщина была. В партию эту вступила, на собраниях выступала и детей туда же потащила. Меня все малахольным перед ними выставляла, темным. В церковь, видишь ли, ходит, блажененький. Они меня и сейчас таковым считают. Поэтому я и уехал сюда и живу в отдалении от чад своих. Старушку вот себе нашел хорошую, опрятную, живем по-малу…
– А от денег не отказываются? – старичок Панову нравился все больше.
– От денег – нет, – лесовичок снова захихикал. – От денег, тем паче дармовых, хороший ты мой человек, никто не отказывается. Приезжают. Подарки привозят, на мои же деньги купленные, почет и уважение оказывают. А мне и приятно. Знаю, что как помру, и хоронить все приедут – за папашиными деньгами. Слетятся…
