наконец это кончится?», стало невозможно. К счастью, кончилось достаточно быстро. Джильда отвалилась и, слегка отдышавшись, хрипло приказала:
– Отдыхай…
Одеяло сбилось в ноги и скрутилось в жгут. И то хорошо, что Джильда на этот счет строга – заставляет трахать себя в постели, не где попало. Флаг-офицер Людмила Прокопович, исполняя роль «пробовательницы» новичков, куда как менее разборчива – в походе не брезгует и торпедным аппаратом, коли нет свободной каюты…
Филипп знал, что Джильда не насытилась. Еще никто и никогда не видел ее насытившейся, чего не скажешь о подчиненных ей по службе глубинниках. Однажды Павло Христюк, всем известный умник, страдающий словесным недержанием, под общий гогот офицерского собрания сострил, что Джильда Риенци никогда не получит в командование флот, ибо неминуемо доведет личный состав до полной утраты боеспособности. Спустя месяц – контр-адмирал Риенци не любила спешить – умник загремел в штрафники по самому пустяковому поводу. И не вернулся из Гольфстрима. Не всякая шутка хороша для Джильды.
«Может, прав Петр, что брезгует? – подумал Филипп. – Первый в его жизни поступок, хотя и половинчатый: по трюмным-то девкам он бегает. Но Анну свою не забыл, скучает отчаянно, все еще верит в правило: через год безупречной службы можно ходатайствовать о том, чтобы выписать на Каплю жену, через три года родить детей, через пять лет – завести домашнее животное не крупнее кошки. Осталось ждать совсем немного, а рапорт с ходатайством у него давно готов…»
Наивный, трогательный дурачок… Сам выбрал ремонтные доки – позорище для глубинника… Заодно он мечтает перевестись из погранфлотилии на полярную базу. Кто из глубинников об этом не мечтает после полугода службы? А кто говорит, что не мечтает, тот врет. Зимой полярные льды тают, а вот летом на полюсе праздник: целых полгода – местных полгода, не земных! – можно не плавать, а просто ходить пешком. По тверди, пусть ледяной. Хоть за горизонт. Никто из землян и не поверит, что высшее счастье человека – никогда не видеть этой воды, этой жидкой, как медуза, противоестественно огромной Капли…
Жаль, что граница не проходит по меридиану и пограничникам во льдах делать нечего.
– Отдохнул? – осведомилась Джильда. – Пять минут лежишь.
– Нет еще.
– Ах ты, поросеночек! Устал, бедненький? Неужто твой корешок совсем-совсем выдохся? А если я ему помогу?
– Бесполезно.
– Что так?
– Кажется, иссяк, – вздохнул Филипп, стараясь изобразить сожаление. – А откуда что возьмется? Сперва дрейф на голодном пайке, потом этот арест на «Баклане»… Не способствует. Кстати, интересно знать: почему меня подобрали только на девятый день?
– Дурачок, нашел о чем спрашивать… Ведь вернулся ко мне? Ведь жив?
– Жив-то жив, а только свинство это.
– Свинство не обращать на меня внимания. Ну иди сюда…
Филипп вздохнул.
– Еще пять минут, ладно?
– Лейтенант Альвело, подите вон. – Сладострастная улыбка еще не сошла с лица Джильды, а голос уже стал по-деловому сух. Прикрыть свое роскошное тело она, впрочем, и не подумала, как делала всегда – новички шалели от контраста. – Одевайтесь. Приказываю идти отдыхать. По пути найдите мичмана Харитонова и срочно вызовите сюда. Ясно?
– Так точно, – сказал Филипп, прыгая на одной ноге и яростно пытаясь пропихнуть в брючину вторую. Его словно ветром сдуло с постели, и он не скрывал радости, зная, что Джильде, в общем-то, наплевать. – Из-под воды достану. – Он действительно нашел указанного мичмана и имел сомнительное удовольствие полюбоваться его вмиг вытянувшейся физиономией. Затем доковылял до своей койки в офицерском общежитии. Хотелось разыскать Петра, но на это не осталось сил. И главное, он ничего не узнал! Опять ничего. Его подставили – это ясно, но кто? Зачем? А ведь в надежде получить ответ он шел на вызов Джильды почти с охотой, чуть ли не вприпрыжку бежал, идиот! Он забылся – а контр-адмирал Риенци не забывается и в койке…
Пока было ясно только одно: внешне Джильда не придает большого значения инциденту: рядовое происшествие, сколько их было, сколько еще будет…
Так ли уж она безразлична на самом деле? Ее капсула, ее подчиненный, а за здорово живешь терять людей в мирное время – дурной тон. А может, у лейтенанта Альвело просто-напросто чересчур шустрое воображение?
Черта с два, подумал он.
За переборкой шумели – наверно, небольшая компания умудренных жизнью старослужащих, дойдя до нужного градуса в баре и разумно решив не мозолить глаза полицейскому патрулю, добирала кондицию в жилом отсеке, под треск разрываемых на груди фуфаек перечисляя свои заслуги, считаясь рейдами и ранами и сетуя на несправедливость судьбы. Драки пока не было.
Филипп, морщась, перевернулся на другой бок. Жив – и хорошо, верно сказано. И тут надо очень крепко подумать, прежде чем начинать трепыхаться, – опасно лезть в игры тех, кто сильнее тебя. Если быть уверенным, что бросили подыхать в первый и последний раз, еще можно простить, можно успокоиться… Да и безопаснее. Но кто даст такую уверенность?
«Узнаю, – сказал он себе. – Расшибусь, а узнаю, кто это сделал и почему. И кто приказал. А тогда – помогай им Бог».
* * *
Только это я решил, что прощать не стану, как голова моя холодной сделалась и озноб прошел. Ну, я это дело по себе хорошо знаю: покуда колеблешься – мучаешься, а как решил – неважно что, но твердо, – сразу гора с плеч и глупые мысли побоку. Тут как в капсуле: думать надо, правильным рефлексам не мешать еще больше надо, а задумываться вредно. Тех, кто шибко задумывался, давно в Вихревом поясе дочиста разъело, мир их раствору.
Разложил я в голове вопросы по полочкам – вспухли мозги, сил нет. Старые вопросы без ответа – а тут, здрасьте, новые лезут. Ворочаюсь, заснуть не могу.
Во-первых, кроме этого глиста Андерса, меня до сих пор никто толком не выслушал, даже Джильда, а я-то думал – минуты свободной не будет, только успевай давать объяснения да расписывай патрулирование по минутам. Ну, это, может, мне еще предстоит, не сегодня, так завтра. А зачем меня в таком случае везли сюда сломя голову? Это во-вторых. Ради того, чтобы Джильда меня трахнула?
Допустим, ради ментоскопирования. Может, потому и не вызвали до сих пор пред ясны очи. Это в-третьих. И то сказать, ментоскопирование вышло какое-то странное: минут двадцать в кресле мурыжили. Чего ради? Я в Центре на Сумбаве был знаком с одним мозгокопом, так он мне говорил, что для снятия ментограммы любой глубины нужны секунды, будь ты хоть гений, хоть последний кретин – аппаратуре без разницы. И еще тот долговязый шпак, мимо которого я прошел на посадочной палубе, как-то странно на меня посмотрел, вроде бы и неспроста… И вроде бы я его видел раньше пару раз. Он-то кто?
Петра я нашел на следующий день. В ремонтных доках Поплавка вахтовая карусель: сутки маешься – сутки твои, а иной раз и двое суток отдыха перепадут. Петр уставший, только-только вахту сдал, под душем отмылся, осталось стопку-другую на грудь принять или, может, еще девку поискать какую почище, а потом выгнать стерву, и баиньки. Я тоже не лучше: полночи кувырканья с Джильдой сказываются, и кошмары замучили, почти не спал. Снилось мне, будто Поплавок наш – не конус на полусфере, а вовсе куб, вдобавок куда меньших размеров, и в том кубе такая резня идет, что волосы дыбом. Потом кошмар пошел по нарастающей, да так, что я даже досматривать не захотел, проснулся в такой тоске, что хоть вой по- собачьи. На луну бы завыл – да нет луны у Капли. Поспишь с такими снами.
Петр и живет тут, возле доков, седьмая палуба ниже ватерлинии. Меня увидел – обрадовался.
– Живой? Тут говорили: пропал ты.
– Не надейся, – смеюсь. – Кто бы тебя поил? – И достаю из-под кителя ее, родимую, контрабандную, втридорога купленную. По земным меркам, то еще пойло, конечно. Однако никто пока не умер.
