слегка опешили, столкнувшись с искомым нос к носу. Четверка уверенно спешила к кают-компании.
Кто выдал: Хмырь Бенни? Или папиллярный идентификатор?.. Раздумывать не пришлось.
– Они! – взвизгнул кто-то на высокой ноте.
И в этот момент неожиданно, словно одно с другим имело непонятную потустороннюю связь, истошно взревел сигнал тревоги высшей степени.
Пистолеты едва ли не впрыгнули в руки четверки. Шабана качнуло, плечо уперлось в переборку. Оказывается, он продолжил инстинктивно начатое движение – посторониться, пропустить спешащих. «Господи, – успел он подумать, завороженно глядя на ровный кружок дульного среза, стремительно разворачивающийся в его сторону. – Неужели опять как тогда… на Прокне?»
Менигон ударил первым. Совсем не хищник из кошачьих – скорее уж молниеносно атакующий скорпион с чуждой, опасно непредсказуемой моторикой. Только один из четверки успел выстрелить – пуля с грохотом вырвала потолочную панель. К счастью, самая обыкновенная пуля… Брызнул искрами и нехотя задымил поврежденный кабель. Из квадратной дыры посыпалась труха – на четверых мертвых и двух живых.
Шабан поднялся на ноги. Как оказался на полу – сам не понял. Наверно, Менигон на всякий случай уронил и его, дабы не подставлялся зря под пули.
Менигон кусал губы. В желтых глазах прыгала усмешка. Все повторялось сызнова.
– Оружие подбери. Разлегся, пляжник…
* * *
Последний и единственный удар по Поплавку северяне нанесли тогда, когда, казалось, с ними уже было покончено. Предсмертный укус раздавленной змеи – так, вероятно, назвали бы ракетную атаку военные корреспонденты Федерации – был не столько мощным, сколько точным. Сигнал тревоги прозвучал, когда ракеты противника уже прошли апогей баллистической траектории.
Циркулирующие по Поплавку слухи об успешном для землян сражении космических эскадр, опровергая расхожее мнение о том, что слухи всегда врут, были совершенно справедливы. Не слишком врали и официальные сводки, ежечасно передаваемые по внутренней трансляции Поплавка: дальние подступы к системе белой звезды удалось удержать сравнительно малой кровью, хрупкие всепространственные корабли Лиги оказались не в силах прикрыть туннелирование основных сил. Только один корабль прорвался к Капле.
Он был обречен с того момента, как покинул устье Канала, и, вероятно, его экипаж сознавал это. Кораблю-смертнику не удалось даже приблизиться на дистанцию эффективного залпа; все, что он сумел сделать, пока под огнем эскадры ближнего прикрытия еще не стал разбухающим облаком газа и пыли, – найти поисковыми локаторами Поплавок в океане и возвестить о его координатах.
Впоследствии военные историки основательно запутают вопрос, почему сигнал был вообще принят северянами. Одними сутками раньше последствия его приема стали бы катастрофическими; тремя сутками позже – скорее всего никакими. Остается только гадать, почему именно в тот момент одна из субмарин уже почти не существующего флота Лиги, рассеянного, загнанного на глубину, лишившегося не только спутникового целеуказания, но и последней надводной посудины, подвсплыла к поверхности океана и выпустила универсальный буй. Одно звено в цепи случайностей зацепилось за другое.
В первый и единственный раз в этой войне лигистам улыбнулась удача – нечто вроде исполнения пустячного последнего желания для ведомого на эшафот.
Обрекая себя на неизбежное и скорое уничтожение, лодка опорожнила ракетный бункер. Двадцать шесть баллистических ракет, несущих более трехсот боеголовок индивидуального наведения, стартовали менее чем за минуту.
Девяносто процентов боеголовок не дошли до цели – космическая эскадра ближнего прикрытия сделала все, что могла. Остальное должен был сделать Поплавок – или погибнуть.
Не всякому отслужившему на Капле доводилось хотя бы раз услышать рев сигнала тревоги высшей степени. Еще ни разу в истории Поплавка тревога не объявлялась дважды в течение одного месяца.
Если из пятна желтого прилива можно выскочить в запредельном режиме работы ходовых механизмов, то теперь в броне надводного борта открылись бойницы, о существовании которых большинство населения Поплавка могло только гадать, и из них, на время заглушив рев сигнала тревоги, вырвалась стая антиракет. Одна за другой взмывали в облака платформы противоракетной обороны, поводя импульсными энергоизлучателями в поворотных башнях. Но из обитателей Поплавка разве только глупый или вчера прибывший не мог принять очевидную мысль: относительную безопасность обеспечивает не щит ПВО, а три мили воды над верхней палубой. И, желательно, подо льдом.
Поплавок начал погружение с момента объявления тревоги.
На километровой глубине максимальной осадки давление само гнало ревущие потоки забортной воды в ненасытные емкости цистерн. На нижних уступах безжалостно бросалось все, что было невозможно втянуть в шлюзы в течение одной-двух минут. Тяжко отрывались от палуб грузовые платформы. В кислом дыму стартовых ускорителей взлетали спасаемые пилотами флайдарты ПВО, оказавшиеся в стороне от лифтов, и, не способные отразить баллистическую атаку, брали курс на ближайшую плавбазу. Разбегались посадочные команды. Зазевавшиеся люди отчаянно и безнадежно колотили в сомкнувшиеся створы шлюзов. Иные в неистребимой надежде найти незаблокированный шлюз или люк лезли по трапам вверх.
Поплавок погружался. Воющие насосы уже выкачивали воду обратно в океан, борясь с инерцией падения в бездну, а море, словно не замечая их надрывного гула, все так же размеренно глотало уступ за уступом. В бурунах кувыркалось брошенное имущество. Всплывал мусор; проваливающийся в Каплю Поплавок опоясался пеной. Крики людей умолкали в водоворотах. Видавший виды катер, неизвестно для какой нужды висящий на шлюп-балке, принял днищем воду, сорвался, крякнул и, перевернувшись, затонул. С оглушительным грохотом верхом на огненных столбах продолжали уходить в небо к зависшему на орбите транспорту опорожненные грузовые ракеты. Последняя взяла старт уже из-под воды, накрывшей верхнюю точку терминала, с ревом выдралась из вспененного водоворота и медленно, будто нехотя, ушла в низкие облака; лишь огненный столб долго не желал отрываться от Капли и яростно бил из облака в прогибающуюся воду, словно застывшая в раздумье молния.
* * *
– Если они догадаются пустить кабину, нас раздавит, – сказал Шабан.
В горизонтальной шахте скоростного лифта гулко отдавались шаги. Где-то поблизости, за стенкой, стучал, временами подвывая и захлебываясь, неисправный насос. Стучало сердце.
– Может, о нас забыли? – предположил Шабан. – Тревога, суматоха, погружение… До нас ли теперь?
Менигон неопределенно покрутил головой и не удостоил ответом. Шабан замолчал.
'Слишком много сказано друг другу, слишком много сделано вдвоем – и в той жизни, и в этой, – чтобы были нужны такие разговоры. Хорошо, что Винсент не ответил. Почему, ну почему я всегда верю в то, во что мне хочется верить? Потому что я обыкновенный человек?
В сущности, да, хотя у Ореола, как видно, иное мнение. Человек, не принадлежащий человечеству, странное двуногое существо… тем не менее уязвимое, в точности как человек.
«Ты надеешься, что Велич способен забыть? Наивность – вредная привычка, Искандер».
«Почему нас боятся, Винс?»
«Не преувеличивай свое значение. Тебя всего лишь намереваются устранить на всякий случай как „кукушонка“. Боятся меня, резидента Федерации… если я все еще резидент и не выдан с головой Величу… Между прочим, из-за тебя».
«Я должен извиниться?»
«Хотя бы не задавай глупых вопросов…»
Зачем тратить слова, когда понятно без слов?
Только идти. Только бежать по гулкой коробчатой трубе в скудном дрожании аварийного освещения, а то и вовсе в темноте, пронизанной сквозняками, с разбега перепрыгивать пропасти вертикальных шахт или мухами ползти по их стенам, цепляясь за скобы в технологических желобах, бояться несущейся с сумасшедшей скоростью шальной лифтовой кабины… Что может быть понятнее попытки спастись?
