разумное, но вы сильно ошибаетесь, если думаете, что Конгресс принял его немедленно. А два часа предварительной болтовни не хотите?
Я не встревал – берег силы. Как и следовало ожидать, самые жаркие баталии развернулись по поводу формы правления. За демократию-то стояли горой почти все делегаты, но мою идею насчет непосредственного народоправства большинство приняло в штыки. Кто издавна отравлен парламентаризмом, тот иначе не умеет ни жить, ни мыслить.
Я упирал на то, что население Свободной Антарктиды невелико и по общей численности сопоставимо с парламентом любой другой страны, – в ответ меня ехидно спрашивали, кем же в таком случае парламент будет править. Как будто править самими собой легче, чем миллионами рядовых граждан! Уверяю вас: труднее! Здесь любая ошибка на виду. Зато каждому антарк-ту, продолжал я, придется нести бремя личной ответственности за судьбу своей страны. Аполитичных у нас не будет. Мы всех и каждого повяжем ответственностью!
Кое-кого я все же перетянул на свою сторону; прочие продолжали вставлять палки в колеса. Возражения были в диапазоне от «это вообще несерьезно» до «это технически трудноосуществимо». Я сказал:
– Почему бы нам не испытать этот метод в действии прямо сейчас? Связь работает, так что мы можем устроить пробный референдум по какому-нибудь вопросу не первостепенной важности. Например, должен ли стать Амундсен-Скотт нашей столицей? А может, нам вообще отказаться от такого понятия, как столица? Должны ли мы как можно скорее ввести национальную валюту? А женский вопрос? Настаиваем ли мы, скажем, на обязательной моногамии?
Уж лучше бы я молчал в тряпочку насчет женского вопроса!
Сразу поднялся крик. Прежде в Антарктиде женщин практически не было, если не считать Мак- Мёрдо, и неспроста. Большому их количеству было нечего тут делать, а от малого одни неприятности. Думаете, где зимуют три десятка мужиков и больше одной женщины, там сплошной розарий? Черта с два – виварий! Серпентарий! И они воюют между собой за первенство, остервенившись сами и стервеня всех, кто попадает под руку, а в итоге мужики начинают собачиться друг с другом почем зря. Кому-нибудь это надо?
Теперь-то, конечно, «мужской континент» должен стать смешанным, хотя откуда брать женщин, осталось непонятным. У большинства на Большой земле имелись семьи, а выписать их сюда – проблема; холостое меньшинство кричало насчет преимущественного права женщин при иммиграции; кто-то одиноко вопил, что лично он не потерпит никакой дискриминации по половому признаку – словом, базар и дым коромыслом.
Прежде и вопроса-то такого не могло возникнуть. Продолжительное воздержание – это просто- напросто плата (и не единственная) за саму возможность исследовать Антарктику. На почве этого-то воздержания некоторые особо изголодавшиеся сгоряча требовали конституционно узаконить полигамию – хотя на первых порах им светила в лучшем случае полиандрия.
Глоткой природа меня не обидела, и я рассчитывал, что смогу переорать этих любителей гнать децибелы. Куда там! Они бесновались, пока не охрипли. После чего один из охрипших ядовито осведомился у меня, каким же образом договорятся между собой пять-семь сотен антарктов, если и семь десятков способны лишь на то, чтобы потерять слух от чужих воплей и голос от собственных?
Ответ был у меня заготовлен заранее:
– Готовить вопросы для референдумов будет специальный комитет, причем ротация его членов должна быть регулярной. Равно и ротация членов правительства, если мы решим, что таковое нам необходимо. Остальным останется только проголосовать, разве это так трудно?
– Тайным голосованием или открытым?
Примерно с этого момента спор начал мало-помалу выбираться в конструктивное русло. Я упирал на то, что конкретные детали не так уж важны – если они нам не понравятся, мы всегда можем скорректировать их простым всеантарктическим голосованием.
– Может, попробуем прямо сейчас?
Тейлор взглянул на меня без приязни и заявил, что лично он резко возражает. Американцы, англичане, австралийцы и новозеландцы поддержали его; украинцы, поляки, китайцы, немцы, бразильцы и уругвайцы – меня. Среди французов, японцев, бельгийцев, бразильцев и южноафриканцев единодушия не было.
– Почему бы нам не провести эксперимент? – настаивал я. – Вот среди нас нет, скажем, норвежцев. Давайте свяжемся с Модхейтом и узнаем их мнение. Десять минут! Кто мы с вами такие? Самозванцы и узурпаторы! Брюс, ты председатель банды самозванцев! Кто нас избирал? Где результаты выборов? Любой политик с легкостью заявит, что наше сборище незаконно. Иное дело – референдум среди всего населения Антарктиды! Кто за то, чтобы немедленно связаться с норвежцами и выяснить техническую возможность плебисцита? Голосуем!
Какая разница, как я перетянул мнение большинства на свою сторону! Сознаюсь, поорал немного. Спустя не десять, а пять минут (все норвежцы сидели у себя в кают-компании по причине пурги) мы узнали мнение Модхейта – с преимуществом в один голос победила идея непосредственной демократии. Но главное – система была опробована. И она работала!
– Она перестанет работать, как только нас станет вдвое-втрое больше, чем сейчас! – ершился Тейлор, очень недовольный, и, убрав свой «чи-и-из», грыз меня злым взглядом. – Даже раньше!
– Вот тогда мы и рассмотрим эту проблему, – ответил я. – А пока погодим с выборами президента Свободной Антарктиды. Горит, что ли?
Кажется, до многих только теперь дошло, куда метил Тейлор. Боюсь, он счел меня отступником и ренегатом. Но разве я обещал поддержать его при выборах на более высокий пост, нежели должность председателя на Конгрессе? Если он решил, что да, это только его проблема.
Словом, вопрос о непосредственной демократии был-таки поставлен на голосование, и мое предложение одержало верх незначительным большинством. Без голосов китайцев вышло бы в точности наоборот.
– Их слишком много! – надрывался кто-то. – Нас из Санаэ всего двое, а китайцев десять человек! С какой стати? Должно быть равное число делегатов от каждой станции!
– От каждой страны!
– Нет, от каждой станции, но пропорционально численности персонала. Есть станции большие, есть маленькие…
– Тогда почему не считать участниками Конгресса всех антарктов без исключения? Или, по- вашему, демократия – это когда меньшинство крутит большинством как хочет?
– Рихьт! Оне ауснаме! Прафф херр Ломаефф!
– Нет, не прав!..
Меня обвинили в том, что я втайне намереваюсь обеспечить «русское большинство», сознательно умалчивая о яхтсменах Шимашевича, которых, разумеется, тут же объявлю антарктами, если только мне не будет угодно объявить их марсианами. Я отбивался, как мог, и продолжалось это довольно долго. А когда кончилось, изумленные делегаты узнали, что солнце село и всем пора ужинать, поскольку время обеда минуло несколько часов назад.
Просто удивительно, насколько вербальная информация иной раз провоцирует дружное бурчание в животах!
Само собой, я потребовал, чтобы в часы нашего отдыха был проведен полномасштабный эксперимент по голосованию на всех антарктических станциях. Уоррен было заикнулся, что для этого в его хозяйстве нет технических возможностей, а я в ответ предложил перенести Конгресс в Новорусскую, где эти возможности обеспечит Непрухин.
Вышло по-моему. Наутро Уоррен с кислой миной огласил результаты плебисцита: за – четыреста один; против – сто пятьдесят семь; воздержалось – сорок; не участвовало в голосовании – шестьдесят три. Мое «детское», как он выразился, предложение окончательно победило.
Любопытно, что оно победило почти на всех англоамериканских станциях, если считать голоса по каждой в отдельности!
Грешным делом я думал, что большинство людей чувствует себя неуютно, если над ними нет
