него на глазу повязка? Зачем же такой калека лезет в драку?
— Он видит обоими не хуже нас с тобой, — ответил оружейник, — я его знаю: это Брондзин Каймо, один из тех Каймо, что одно время жили в Сан-Амброджо, а теперь живут под Новым Бролетто. Я тебе расскажу, почему у него завязан глаз. Каймо очень долго ухаживал за одной дамой из рода Ламбуньяно, но она и слышать не хотела о его любви, потому что он всегда был недалеким малым. Чтобы избавиться от него раз и навсегда, она дала ему понять, что не может больше видеть перед собой увальня, о котором дальше стен нашего города никто ничего не слышал. Она, конечно, сказала ему все это немножко поучтивей, но получилось то же самое. И что же тогда делает этот бедняга? Однажды вечером он застиг свою даму, когда она гуляла у себя в саду, бросился к ее ногам, поймал ее руку и приложил ее к своему глазу и дал обет не открывать его, пока он не выбьет из седла трех рыцарей, и никогда не появляться перед нею, пока оба его глаза не будут открыты, то есть пока он не выполнит своего обета.
— Какая странная клятва! — воскликнула жена Бираго. — А теперь-то он держит слово?
— Конечно, и, видишь ли, благодаря этому стал довольно известным человеком, потому что всюду ищет ссоры; он и сам летал с коня несчетное множество раз, однажды вывихнул плечо, потом вернулся домой с перебитой рукой, потом со сломанным ребром, но все же за эти три года — вернее, три с половиной — ему удалось выбить из седла двух человек, а сейчас он явился сюда, потому что там, где дерутся, дело без него никогда не обходится. А если ему удастся свалить и третьего, то он снимет повязку с глаза и явится к даме, которая тогда уж не сможет быть с ним суровой по-прежнему.
В эту минуту мимо разговаривающих супругов проезжал отряд рыцарей в красном. Впереди ехал Скараморо. Из-под шлема виднелось его загоревшее лицо с хищными глазами; левую щеку около рта пересекал шрам, тянувшийся до подбородка. Широкогрудый, широкоплечий, наводивший ужас одним своим видом, он ехал на прекрасном вороном с равнодушием человека, привыкшего подвергаться гораздо большим опасностям.
— Смотри-ка, смотри, — сказал Бираго, показывая на него жене, — это лучшее копье Милана. Он сражался в Германии, во Франции и в Палестине.
— А мне больше нравится предводитель белых, — отвечала жена, — с виду он ничуть не хуже этого, а лицом больше похож на христианина.
— Он тоже храбрый рыцарь, — возразил муж, — и тоже покупает доспехи у меня, но Скараморо ему не по плечу.
— А почему у тех двоих, — опять спросила жена, указывая на шеренгу белых, которые, закончив круг, выстроились перед шатрами, — почему у них щиты одноцветные и без всяких украшений?
— Это значит, что они новички: пока не пройдет года со дня их посвящения в рыцари или пока они не совершат какого-нибудь подвига, они должны носить совсем гладкие, одноцветные щиты. А теперь помолчи — состязание начинается.
Действительно, раздался звук трубы и рыцари, выстроившиеся по обеим сторонам поля, разом опустили забрала, затем, при втором сигнале, взяли копья наперевес, а при третьем одни с криком: «Святой Амвросий и Отторино!», другие — «Святой Георгий и Скараморо!» устремились навстречу друг другу и столкнулись посреди ратного поля с грохотом, подобным грохоту бури. В первой же схватке ломаются копья, рыцари вылетают из седел, кони сталкиваются грудью, бьют друг друга копытами, кусаются, вырываются из свалки с пустыми седлами и галопом носятся по арене. Зрители кричат от восторга, неистовствуют, подбадривают соперников, дают советы. В клубах пыли, окутывающей и скрывающей все поле, — полная сумятица и неразбериха. Немного погодя сбегаются конюхи и ловят лошадей, оруженосцы помогают своим господам забраться обратно в седла, служители выносят из свалки нескольких пострадавших. А за оградой по-прежнему слышатся крики зрителей, которые еще не уверены, на чью сторону склоняется победа.
После первой стычки рыцари оставили копья и взялись за мечи, прозванные мотыгами, ибо они были тупыми, без острия и с незаточенным лезвием, но очень тяжелыми; когда рука, не знавшая никакого иного ремесла, опускала такой меч на шлем противника, то, если удар приходился точно, он нередко проламывал голову, находившуюся внутри, или, по меньшей мере, оглушал так сильно, что пострадавший долго качался из стороны в сторону. Тем временем герольды, распорядители и их помощники в поле, наблюдавшие за тем, честно ли ведется бой и все ли действуют так, как должно, без устали кричали:
— Рыцари! Рыцари! Не забывайте, чьи вы сыны, будьте достойны своих отцов!
Сражение длилось с переменным успехом уже, быть может, более часа, но под конец стало казаться, что рыцари в белом потерпят поражение: четверо из них были унесены к шатрам с тяжелыми ранениями, другие под натиском противника постепенно уступали поле брани. И наместник, решив, что исход битвы ясен, собирался уже во избежание излишнего кровопролития дать знак к ее окончанию, как вдруг Отторино, вспомнив о Биче и ее словах, переданных ему оруженосцем, почувствовал, что ярость и стыд овладели всем его существом. Откинув за плечи щит, он схватил меч обеими руками, ринулся навстречу предводителю рыцарей в красном, совершавшему в тот день настоящие чудеса, и закричал:
— Защищайся, Скараморо!
Рыцарь, которому была адресована эта угроза, быстро прикрыл голову широким щитом и одновременно нижним острым его концом ткнул нападающего в латы, не причинив ему, однако, никакого вреда. Увидев, что противник его защитился и удар, нацеленный ему в голову, был бы бесполезен, Отторино не стал рубить сверху, но, изловчившись, быстро опустил меч, повернул его и нанес яростный удар сбоку. Пройдя ниже щита, меч поразил Скараморо в правую щеку с такой силой, что бедняга свалился по другую сторону коня, и его, полумертвого, с раздробленной челюстью, отнесли в шатер красных.
Тогда Отторино принялся кричать: «Святой Амвросий, святой Амвросий!» Обессилевшие воспрянули духом, побеждавшие заколебались и стали отступать, а наш герой наносил сокрушительные удары, рыча, точно лев. Его соратники мужественно помогали ему, стараясь из последних сил. В одно мгновение положение совершенно изменилось: еще двое рыцарей в красном были сброшены с коней, а те, кто оставался в седле, лишившись вождя, который мог бы их сплотить, совершенно пали духом. Противники, защищаться от которых было теперь бесполезно, повсюду теснили и преследовали их. Наместник сделал знак рукой, прозвучала труба, и схватка прекратилась.
В то время как толпа кричала, хлопала в ладоши, кидала в воздух шапки и береты, приветствуя победителей, на поле показались семь герольдов — распорядители и их помощники. Пришпорив коней, они набросились на одного из всадников из отряда рыцарей в красном и, колотя его древками копий, погнали вон из ограды. По правилам турниров такому наказанию подвергали всякого, кто не опускал оружия сразу же после отбоя.
Бойцы, которые могли еще держаться в седле или на ногах, предстали перед судейской ложей. Здесь одного за другим их выкликал по имени герольд, и на основании отзывов, которые давались о каждом маршалами турнира, было решено, что все вели себя отважно, как истинные и славные рыцари. Порицанию подвергались лишь двое: один из отряда белых за то, что он ранил противника в бедро, а это при сражении на копьях считалось неправильным ударом, так как попасть надо было в грудь, и один из отряда красных за то, что ударил мечом коня. Однако за первого вступился сам противник, который, ощупав рану, заявил, что удар был направлен в щит, но острие копья соскользнуло и впилось не туда, куда, несомненно, метил рыцарь. Что же до второго, то он был также оправдан, ибо один из служителей поля показал, что конь его соперника вскинул голову как раз в тот момент, когда обвиняемый опускал меч.
Затем назвали тех, кто остался в шатрах. Их было десять: семеро раненых и трое убитых. Судьи решили, что все они вели себя доблестно и достойно.
Но среди раненых хуже всех пришлось известному нам Брондзину Каймо, герою с перевязанным глазом, хотя рана его и не была самой тяжелой. При первом же столкновении копье проникло через щель его забрала (тут уж, верно, не обошлось без нечистого) и попало прямо в открытый глаз, в тот самый, которым он видел. Спокойной ночи! Наш рыцарь очутился в полной темноте и, упав с коня, был отведен в палатку, где с благоговейным упрямством не пожелал ни снять сам, ни позволить другим снять повязку с уцелевшего глаза. Об этом случае доложили судьям, но и они не знали, как решить дело. Разговоров потом об этом было очень много, дело долго обсуждали, разгорелся жаркий спор между дамами и кавалерами. «Интересная история», — говорили дамы с таким же выражением, как иногда адвокаты говорят «интересное дело», а врачи — «интересный случай». У каждого мнения были свои сторонники, цитировались все римские законы и законы Моисея, латинские и провансальские авторы, пророки и
