готовился к смерти. Эти подробности, сообщенные одновременно и той и другой стороне, быстро оказали свое благотворное влияние на добрые, в сущности, сердца и солдата и лодочника, которые, встретившись через некоторое время посреди комнаты, бросились, не говоря ни слова, друг другу на шею и долго не разнимали объятий, к удовольствию присутствовавших.
Граф дель Бальцо прислал им несколько бутылок хорошего белого вина, и заключенный мир был скреплен добрыми пожеланиями, непрерывно звучавшими с обеих сторон. Вино было из Лимонты, и похвалы, которые оно заслужило от монастырских копейщиков, возможно, и не были бы приняты горцами за чистую монету, если бы от него осталась хоть капля; но все бутылки были выпиты до дна.
Глава XXI
Священнику из Лимонты граф отвел отдельную комнату и каждый день приглашал его обедать за своим столом В семейный круг графа была допущена и наша Марта, жена лодочника, которую поселили в комнатке неподалеку от Амброджо Она занималась домашними делами вместе с четырьмя-пятью женщинами, приглашенными в это огромное хозяйство, где непрерывно расстилались и застилались постели, стиралось белье, готовились обеды и мылась посуда для всех новых обитателей дома.
Добрая старуха вскоре снискала расположение семьи сокольничего: Марианна, Амброджо, Лупо и Лауретта полюбили ее и относились к ней как к родной, а она, вечно суетясь, за всем приглядывая и наводя, где надо, порядок, находила еще и время, чтобы поговорить с ними о родных горах и о родном озере.
С одним только Бернардо она никак не могла подружиться: этот глупец не только не изменил своих взглядов, но с еще большим упорством защищал императора и антипапу Боясь выйти на улицу, чтобы не лишиться головы из-за бредней, которые давно уже были не в моде, у себя дома он ни на минуту не переставал брюзжать, бушевать и приставать к родственникам, и гостье из Лимонты не меньше, чем другим, надоедали его ученые разговоры и раскольнические рассуждения.
Тем временем стали поступать известия о приближении армии императора — она насчитывала три-четыре тысячи всадников и бесчисленное множество пехотинцев. Кане делла Скала [] прислал ему четыреста солдат, многие гибеллины из разных городов Ломбардии и даже ряд могущественных семей из Милана подняли императорские знамена и выступили со своими вассалами на помощь Баварцу. Силы их были огромны, а осадные орудия наводили страх.
Как раз в это время из Лукки прибыл Пелагруа и, тайно посовещавшись с Лодризио, тут же уехал укреплять замок в Розате. Немного позже приехал другой посланец с письмами для наместника, и в городе распространилась весть о том, что Марко стал господином Лукки и окрестных земель. Легче вообразить, чем описать, с каким восторгом это известие было встречено в Милане. Все были уверены, что это необыкновенное событие явилось следствием тайного сговора с тосканскими гвельфами, который имел целью заманить императора в ловушку, и эта догадка укрепляла уверенность и мужество миланцев.
Прошел день, два, три, и из Монцы сообщили, что Людовик Баварский появился у стен города и что жители закрыли перед ним ворота. Миланцы днем и ночью несли караул на стенах и совершали обходы, выдвинули далеко вперед наблюдательные посты и передовые отряды, днем и ночью напряженно трудились, готовя метательные орудия и строя укрепления. Настало завтра, потом послезавтра, и вот, наконец, двадцать первого мая вдалеке появились императорские знамена. Казалось, это было целое море людей и бесконечная вереница коней и повозок.
В те времена Милан был окружен рвом, вырытым еще за полтора века до описываемых событий, когда город готовился обороняться от Фридриха Барбароссы []. Это тот самый ров, который много лет спустя после событий, о которых мы рассказываем читателю, был заполнен водой и получил название Судоходного канала. На месте нынешних мостов в то время, то есть в 1329 году, находились главные и малые ворота города.
Вначале император разбил свой лагерь против Арочного моста, затем перенес его к воротам святого Амвросия, а сам со своим двором перешел в монастырь святого Витторе, находившийся тогда вне стен города как раз напротив упомянутых ворот. Осажденные миланцы видели по ночам, как в этом огромном здании пылали бесчисленные огни, слышали шум пиров, устраиваемых Баварцем, и старались попасть в монастырские строения из камнемета, установленного на башне, которая до сих пор возвышается рядом с мостом святого Амвросия. Когда это им удавалось, они издавали те странные крики, о которых сообщает историк Фьамма: «Пей побольше, лысый черт, на здоровье, хо-хо!»
Во время этой осады император двинул свои главные силы против предместья у ворот Тичино, рассчитывая захватить тамошние мельницы и заставить город сдаться из-за голода; однако именно эта часть города, благодаря предупреждению Марко, была укреплена лучше других. Последовали многочисленные стычки, однако миланцы не только не были вытеснены из предместья, но даже добились некоторых успехов.
Осада длилась уже больше месяца, когда однажды некий офицер сообщил Лупо, что этой ночью через ворота Альджизио в город ввезут продовольствие, недостаток которого уже начинал чувствоваться в Милане. Тогда он сам встал на стражу, чтобы опустить мост сразу же, как только будет подан условный сигнал. К этому времени Лупо уже возглавлял ополчение из Лимонты, и ему поручили охранять ворота Альджизио. Копейщиков же из монастыря святого Амвросия перевели отсюда в башню, стоявшую как раз напротив предместья у ворот Тичино, где больше всего чувствовалась нужда в дисциплинированных воинах, умевших обращаться с оружием.
Настала ночь. Наши горцы рассыпались по всему валу, тянувшемуся до ворот Комачина. Лупо всматривался в темноту с башни, высившейся над воротами, которые они охраняли. После долгого ожидания он наконец увидел, что на колокольне монастыря святого Симпличано мелькнул свет. Это был условный знак, и Лупо поторопился ответить на него, приоткрыв створку фонаря и на минуту выставив его между зубцами башни. Сделав это, он спустился этажом ниже, где спали его отец Амброджо, лодочник Микеле и четверо других его земляков, и сказал:
— Пора, вставайте!
Они вскочили, бросились к бойницам и начали прислушиваться, но снаружи все было тихо — раздавались лишь шаги часовых, охранявших нижний этаж башни. Прошло еще немного времени, и вот издалека все ясней стал доноситься какой-то глухой шум. Это был скрип колес и топот лошадиных копыт.
— Что за черт! — воскликнул Лупо. — Похоже, они тащат с собой телегу.
— Конечно, телегу, — отвечал Амброджо.
— Вот ослы деревенские! — сказал Лупо. — Что за нужда была брать телегу и устраивать такой шум! Неужели они не могли принести все на плечах? Или, на крайний случай, погрузить на мулов.
Стояла кромешная тьма, в двадцати шагах ничего не было видно. Но вот на краю рва появился человек, он трижды хлопнул в ладоши и проговорил:
— Святой Амвросий.
— Для кого? — спросил Лупо.
— Для Лукино и для жителей, — отвечал тот.
— Все правильно, — сказал вполголоса сын сокольничего. — А почему вы везете свой груз на телеге? — спросил он погромче. — Вы что, не боитесь наткнуться на немецкий дозор?
— В ней сено для графских конюшен, — ответили ему снизу.
Подъемный мост был опущен, и четверка лошадей, тащивших воз с сеном, подошла вплотную к воротам так, что первая пара почти уперлась мордами в подъемную решетку. Лупо отдал команду, и решетка с громким скрипом поползла по грубым пазам двух могучих колонн вверх под свод башни. Тогда кучер, стегнув лошадей, заставил их сделать несколько шагов, а потом вдруг почему-то остановился.
— Гони! — крикнул ему Лупо, но кучер, вместо того чтобы повиноваться, резко свистнул, и из-за церкви святого Марка высыпала толпа солдат, которые тут же бегом бросились к воротам.
— Опустите решетку! Опустите решетку! — закричал Лупо. Освобожденная от противовеса, решетка рухнула вниз, но, падая, уперлась в воз с сеном и не дошла до земли. — Поднимите мост!
