голосом, — и вы можете, если захотите, сломить меня, как былинку, но над нами есть высший судия, и от него ничто не скроется. Самый сильный бессилен перед ним. И этот судия спросит, кто обидел плачущего и почему обидчик заставил его лить слезы.
Раздосадованный тем, что с него сорвали маску, что какая-то девчонка смеет бросать ему в лицо такие упреки, стыдясь самого себя за робость и почтение, которые вдруг им овладели, Лодризио с трудом взял себя в руки и, приняв прежний дерзкий и насмешливый вид, сказал:
— Послушай, голубушка, неужели ты думаешь, что такой красивой девочке, как ты, пристало упрямиться? Поверь мне, ты ошибаешься. Перестань, перестань! — И, произнося эти слова, он сделал несколько шагов по направлению к девушке.
— Не подходите! — в испуге воскликнула Биче и, кинувшись к окну, с силой его распахнула. — Не подходите!
— Успокойся, сумасшедшая, я тебя не съем! Видишь, я не двигаюсь с места. Могу даже вернуться назад, если тебе так хочется… Ну вот так, ты довольна?.. Черт возьми! Я хочу поговорить с тобой для твоего же добра!
— Для моего добра? — сказала девушка. — Подите прочь, уйдите отсюда — вот то добро, которое вы можете мне сделать.
— По-твоему, ничего доброго я больше сделать не могу?
— Нет, вы можете оказать мне гораздо большее благодеяние: избавьте меня от этого смертельного ужаса, верните меня к моим родным, дайте мне спокойно умереть в объятиях моей бедной матушки. О, сделайте это, если у вас есть хоть капля жалости, сделайте это ради всего самого дорогого, что у вас есть на свете, — сделайте это ради бога!
Перепуганная Лауретта ухватила хозяйку за край платья, боясь, как бы она в отчаянии не бросилась в окно, возле которого стояла. Пелагруа тем временем жестами и кивками пытался успокоить обеих несчастных.
Как только Биче умолкла, Лодризио продолжал со своей безжалостной невозмутимостью:
— Плохо, дочь моя, плохо! Ты требуешь от меня слишком многого. Я хочу не этого… Знай прежде всего, что у меня и в мыслях не было чем-нибудь повредить тебе, а потому не бойся, что я тебя проглочу. А сейчас замолчи, посмотри мне в глаза — я ведь не василиск [] — и выслушай то, что я хочу тебе сказать… Я уже понял, что ты знаешь больше, чем я думал. Тем лучше: так мы скорей договоримся. Знай же, что Отторино, который должен был стать твоим мужем…
— Он еще жив? — тревожно воскликнула девушка.
— Дай мне договорить: жив он или мертв — это тебя не касается.
Биче затрепетала так, что Лодризио вынужден был тут же добавить:
— Да, он жив, успокойся.
— В этом могу заверить вас и я, — вступил в разговор Пелагруа. — Он жив и здоров и скоро отправится, как и собирался, в Святую Землю.
— Как? Без меня? Нет, это неправда! За что вы меня так мучаете, жестокие люди? Что я вам сделала, какое зло причинила? — Она в тоске опустила голову и разразилась рыданиями, но тут же умолкла, встрепенулась и с ужасом огляделась, проверяя, не приблизился ли к ней кто-нибудь. Начавшие уже литься слезы тихо струились из ее глаз, двумя ручейками стекая по щекам и капая на грудь несчастной, но лицо ее вновь приняло то спокойное и гордое выражение, которое делает скорбь столь возвышенной.
Тут Пелагруа подмигнул своему сообщнику, сделал гримасу и пожал плечами, словно говоря: «Видите? Вы хотели сделать по-своему, пойти напролом — и что получилось?» Но в ответ негодяй энергично и нетерпеливо покачал головой, что в переводе на обычный человеческий язык означало: «Не суйся, дурень, я сам справлюсь!» — или что-нибудь в этом роде. Затем он вновь обратился к Биче:
— Ты плачешь, бедняжка? Да, я тебя понимаю: ты ведь давно его любила и тебе нелегко вырвать его из сердца. Но что поделаешь? Надо подчиняться необходимости… Любовь проходит; вот увидишь, пройдет немного времени, и ты его забудешь. Поверь мне! Скажу тебе откровенно: если ты его и правда любишь, то прежде всего должна думать о том, чтобы спасти его. Не так ли? Знай же, что его жизнь и смерть зависят от тебя одной.
— Что вы говорите? — воскликнула Биче, охваченная новым приступом ужаса. — Разве я могу поверить вашим словам? Не кроется ли в них новый обман? О, сжальтесь надо мной! Сжальтесь над всеми покинутой, измученной женщиной! Скажите мне правду! Вы видите (тут она прижала руки к груди), я прошу вас об этом с такой же тоской и мукой, с какой вы на смертном одре будете молить всевышнего даровать вам прощение. Снизойдите же к моей мольбе, если хотите, чтобы и он снизошел к вашей в тот ужасный час. Скажите мне, ради бессмертия вашей души и ее вечного спасения, скажите мне, правда ли, что Отторино угрожает опасность и что я могу его спасти?
Наш злодей, который был не хуже и не лучше всех других злодеев того времени, но который, однако, по-своему верил в бога и в загробную жизнь, не мог не заколебаться при этих словах, произнесенных таким голосом и с таким выражением лица, что они казались вдохновленными свыше. Через несколько секунд, которые он потратил на то, чтобы внутренне приободриться, пристыдить себя и набраться смелости, он вновь напустил на себя развязный вид и, оставив прежнее обращение на «ты», казавшееся ему теперь слишком наглым, но не зная, что же сказать, ответил с явным смущением:
— Опасность, конечно, есть… Да, да, в этом я могу поклясться вам своей душой. Правда и то, что вы можете спасти его.
— Но где же он? Какая опасность ему угрожает? И что я могу сделать для него?
— О, вы хотите узнать сразу слишком много. Есть вещи, детка, о которых нельзя говорить и не следует спрашивать. Сейчас я могу вам сказать только одно: достаточно вам сделать знак — и Отторино не погибнет, даю вам слово рыцаря и христианина. И пусть эта рука, которую я приложил к груди в знак моей искренности, покроется проказой, если я хочу вас обмануть. Он не умрет и сможет, как говорил управляющий, поехать в Палестину. И вы сами должны склонить его отправиться в Святую Землю, ибо это лучшее, что он может сделать.
— Но чего вы хотите от меня? Скажите мне, как я могу его спасти? Если моя жизнь, моя кровь…
— Нет, бедняжка, нет… Ну, успокойся. Не смотрите на меня такими испуганными глазами, подойдите поближе, сядьте, чувствуйте себя как дома и не питайте никаких подозрений ни ко мне, ни к другим. Ведь все здесь почитают вас, как королеву, вы здесь — полная хозяйка. Этот дом принадлежит вам.
— Да? Это правда? Значит, я действительно нахожусь в замке Кастеллето? Значит, это и правда дом моего мужа?
— Какой еще муж? Отторино вовсе вам не муж.
Биче молча, словно зачарованная, смотрела в лицо своему тирану, который безжалостно продолжал:
— Та нелепица, которую вы совершили в Милане, не имеет ровно никакого значения. Вы все еще не замужем и можете отдать руку кому угодно. Вы хотите знать, кому принадлежит этот замок? Его владелец — знатный господин, могущественный сеньор, перед которым с почтением склоняются даже князья, а сам он не склоняется ни перед кем и ни перед чем, кроме вашей красоты.
Видя, что ее госпожа молчит, перепуганная Лауретта спросила слабым и дрожащим голосом:
— Боже мой! Так это верно, что мы находимся в…
— В Розате, — быстро закончил Лодризио. — В замке Марко Висконти.
При звуке этого имени супруга Отторино замертво упала на руки служанки.
В то время, пока в Розате происходили описанные выше события, Лупо, усталый после того как он весь день скакал верхом, остановился возле небольшой харчевни, отвел коня в стойло и задал ему корм, после чего попросил на кухне приготовить чего-нибудь поесть и ему. В одну минуту стол был накрыт, и путника пригласили отведать те немногие кушанья, которые водились в этой гостинице. Поужинав, Лупо попросил хозяина устроить ему какое-нибудь ложе, на котором он мог бы поспать ночь не раздеваясь.
— Я положу вас вот тут, в комнатке рядом, — сказал тот и, взяв светильник, пошел впереди гостя к двери, на которую указал.
Однако не успели они еще выйти из кухни, как в харчевню ввалились двое вооруженных людей, и
