новорожденная русская духовная философия. Солженицын, не обладая специальными философскими познаниями, прозревал эту уникальную ситуацию благодаря своей великолепной интуиции (по-еврейски — пророчески), а потому его отношение к евреям было благожелательным и очень чутким, оплодотворенным пониманием высокого духовного потенциала русского еврейства. Такова была еврейская сторона солженицынской конструкции «ВМЕСТЕ», воплощенной в своеобразном механизме сообщающихся сосудов.
Итак, солженицынская форма «ВМЕСТЕ» в его сочинении приобретает вид методологической нормы, которая сложилась в функционировании двух действующих элементов — русского и еврейского начал, а философски более конкретно: русской идеи и русского еврейства. Фабульная структура диатрибы Солженицына грубо также двусоставна: хотя в своей монографии Солженицын от начала до конца говорит только о евреях, но в одной части евреи осматриваются с еврейской стороны макета «ВМЕСТЕ», а в другой части евреи представлены с русской стороны фигуры «ВМЕСТЕ». Еврейская сторона воплощена А. И. Солженицыным в образ русского еврейства как момент русской истории, как составная часть русской культуры, и, наконец, как качественно самостоятельное образование, обладающее кентаврообразным субъектом-носителем. Именно еврейская сторона образует колоссальное PRO Александра Солженицына в еврейском вопросе. Но совсем иное и едва ли не противоположное обнаруживается на русской стороне. Понятно, что между этими сторонами отсутствует сюжетный барьер в трактате Солженицына, тем более что автор не замышлял подобной композиции своего творения, но довольно четкий рубеж между ними трассируется в методологической плоскости. Метод исторического исследования еврейской стороны у Солженицына идентичен творческому подходу в русской духовной школе и созвучен способу стихотворчества в еврейской Торе, то есть зиждется на примате индивидуально-личного фактора. В противовес этому с русской стороны евреи в России поданы Солженицыным в ином методическом обозрении, где примат составляет уже не личность, а коллектив себетождественных величин, вследствие чего модель «ВМЕСТЕ», монтируемая на столь разных фундаментальных опорах, выходит содержательно различна, а в некоторых видах и противостояща до того, что «русский» субстрат напоминает не «вместе», а «порознь».
Какова же не формально-умозрительная, а содержательно-функциональная методическая сущность русской стороны исследования А. И. Солженицына? Солженицын известен не только как творец, деятель в эстетической сфере современной русской культуры, но и как воитель за достоинство русских духовных ценностей во всех разделах эстетического творчества; собственно говоря, у Солженицына отсутствует подобное деление и все его творчество есть нераздельное служение русскому идолу. В своем подвижничестве Солженицын очень напоминает славянофильские декламации, но не в крайних формах И. С. Аксакова, а в более умеренных вещаниях родоначальника славянофильства князя В. Ф. Одоевского — весьма значимой фигуры в истории русского эстетизма. Если еврейская сторона питает свои духовные корни в палестинофильстве, то для русской стороны Солженицын негласно извлекает их из славянофильства, — и в этом состоит немаловажная, хоть и апокрифическая, заслуга русского писателя: для соблюдения автономности взаимодействующих национальных лиц при русско-еврейской сублимации культур, необходимо предопределяется самобытность родоначальных корней. Но Солженицын нарушает требуемую здесь пропорцию и монополизирует русский генетический параметр, только преступает общий методологический принцип об отсутствии абсолютно первичного и абсолютно вторичного: на роль абсолютно первичного Солженицын ставит русский фактор при русско-еврейском альянсе.
Народнический элемент, — а именно он образует основополагающий элемент в славянофильстве, — очень силен в творчестве Солженицына и даже там, где действующие индивидуальные персоны поставлены в эпицентр повествования («Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор»), в художественной идее содержится восхищение народным духом, что составляет, по выражению Солженицына, «крестьянский вопрос». Итак, главенство русского фактора в русско-еврейском консорциуме (со-товариществе) выводится Солженицыным в доминанцию народнического, то есть коллективного, качества. На этой основе Солженицыным ставится требование перед еврейскими представителями в русской культуре, в аспекте которого выпадает особое отношение к евреям, проживающим в России и «поселившемся» в русской культуре. В консолидированном, компактном виде данное отношениесоставляет субстрат русской стороны в его отличии от субстрата еврейской стороны, — если на еврейской стороне евреи не рассматривались врагами русскому сообществу, то для русской стороны этого оказывается недостаточным, в дополнение необходимо знать — были ли евреи «безраздельными друзьями». В этом искусственно усложненном содержании у Солженицына полагается суть требования к евреям (еврейского императива), где он убежденно вещает: «Не враги, нет, зачем же такая крайность, но — указывала русская сторона — безраздельные ли друзья? Трудность сближения и была та, что этим блистательным адвокатам, профессорам и врачам — как было не иметь преимущественных глубинных еврейских симпатий? Могли ли они чувствовать себя вполне без остатка русскими по духу? Из этого же истекал более сложный вопрос: могли ли интересы государственной России в полном объеме и глубине — стать для них сердечно близки? В одни и те же десятилетия: еврейский средний класс решительно переходил к секулярному образованию своих детей, и именно на русском языке, — и одновременно же: сильно развилась печатная культура на идише, которой раньше не было, и утвердился термин „идишизм“: оставлять евреев евреями, а не ассимилироваться» (2001, ч. 1, с, 454-455). Итак, Солженицын излагает свою позицию, реализовавшуюся из особого отношения к евреям, которое, в свою очередь, развилось из наличия a priori двух разделенных полюсов — «глубинные еврейские симпатии» и «интересы государственной России», — и разделенных таким образом, что между ними исключается механизм «пребывания» и «проникновения», а наличествует только подчинение -подчинение первых вторым. Главное требование в еврейском императиве, поставленным Солженицыным, — «чувствовать себя вполне без остатка русскими по духу», — само по себе «без остатка» ликвидирует автономность участников при взаимоотношении по типу национального лица, а разрушение данного способа русско-еврейского симбиоза не позволяет «оставлять евреев евреями».
Совокупность изложенных моментов, данных в методологических терминах и сочлененных в композиции Солженицына в качестве русской стороны, имеет в реальной плоскости довольно простую формулу: хозяин-слуга. Генетическое первородство русского элемента, абсолютизированное Солженицыным в форме «интересов государственной России», при этом безраздельно конституирует любой альянс с чужеродным соучастником, в том числе с евреями, а с евреями — особенно, ибо богатейший духовный потенциал евреев делает их очень ценными слугами. В послушании евреев, находящихся вместе с русскими, состоит некое ожидание Солженицына и им ожидается, что евреи, как бы в благодарность за пребывание вместе, послужат «интересам государственной России», а вовсе не «глубинным еврейским симпатиям». Такое ожидание вовсе не оригинально в русской интеллектуальной среде, — вот, к примеру, ожидание великого друга евреев Максима Горького: «Рост антисемитизма — явление пагубное для русского народа; пассивный по существу своему, он нуждается в активных силах, которые помогали бы ему перевоспитаться. Евреи — активны». Вполне понятно: не по-хозяйски не беречь активных, деловитых слуг, — чем не эффект «маленького жида Давида Гурвейса»? Сионизм, который на первый блуждающий взгляд, кажется отъездом в Палестину, не может не вызвать у этого ожидания резкого отпора, ибо лишает русских хозяев еврейских слуг. И даже такая блистательная послушница русской культуры, как княгиня Зинаида Шаховская высказывала недовольство евреями, убегающих с русской родины. (Сноска. См. З. Шаховская «Евреи и Россия», в сборнике «Вестник русского христианского движения», 1984г. No 14. )
