глашатай учения existentia, — вещал: «… я не придаю значение индивиду. Он кажется мне униженным и ничтожным… Все завершается признанием глубочайшей бесполезности индивидуальной жизни» (1990, с. с. 282, 304).
Род человека, а по научному, человеческая популяция, является в западной концепции таким же культовым атрибутом, как личность для русских духовников, с той лишь разницей, что в первой такое представление доведено до завершающей полноты — до человечества. Другими словами, личность умирает в человеке, а человеком считается тот, кто умирает в человечестве, -такова аннотация западной концепции человека. Таким смыслом полнятся наивысшие духовные постижения, добытые европейским гуманизмом и либерализмом: общечеловеческие ценности, гуманистический идеал, цивилизованная мораль, права человека, свобода совести. В отличие от русской концепции человека, идея которой осталась целиком в области умозрительного созерцания ее творцов, философские постижения европейского ума составили нулевой цикл всех гуманистических наук и дисциплин в Европе, и культ коллектива как антипод культа личности выражал мировоззренческую опору европейского мышления, а «разумная жизнь», следовательно, обращалась в необходимое сдерживание или внешнее принуждение индивида. К примеру, Эмиль Дюркгейм определял основополагание социологического цикла наук: «Социальный факт узнается лишь по той внешней, принудительной власти, которую он имеет или способен иметь над индивидами» (1995, с. 36); Карл Маркс, которого советские аналитики считали автором концепции целостного человека, погрузил человеческую личность в общезначимые константы труда и капитала, и из коллизии этих коллективистских монстров возник так называемый «социалистический идеал» — общественный губитель персональной личности; а в наиболее обнаженном виде господство коллективного фактора дано в самой синтетической отрасли — учении о прогрессивной эволюции Г. Спенсера. В европейской концепции человека человечество дано не только как максимальная полнота человеческого рода, но и как подлинное божество, сгоняющее с пьедестала христианского Бога, — в этом таятся корни европейского атеизма. Этот последний, однако, есть отрицание не божественного как такового, как Верховной Сущности, а изъятие этого качества у христианского Бога и передача его иному Богу — человеку и человечеству. Здесь заявляет о себе другой великий соавтор западной концепции человека — Людвиг Фейербах, который начал с объявления: «Ценность Бога не превышает ценности человека» и отсюда следуют максимы: «Homo homini deus est (человек человеку бог есть — Г. Г») — таково высшее практическое правило, — это есть поворотный пункт мировой истории' и 'что род есть последнее мерило истины… Истинно то, что соответствует сущности рода; ложно то, что ему противоречит. Другого закона для истины не существует' (1995, т. II, с. 152). Русские мыслители-духовники тонко разобрались в хитросплетениях фейербаховской мысли, которая в свое время произвела потрясение европейского философского дома, и о. С. Н. Булгаков точно сформулировал суть претензии русской духовной школы к западному гнозису: 'Здесь возникает прежде всего основной вопрос: если человек в действительности является или должен стать истинным предметом религии, то какой именно человек: вот этот или каждый встречный, я или другой, индивид или же вид, иначе человек или человечество?… Именно таким демократическим обожествлением человеческого рода в целом характеризуется мировоззрение Фейербаха. Homo homini deus est у него надо перевести так: человеческий род есть бог для отдельного человека, вид есть бог для индивида'. О. Сергий Булгаков назвал систему Фейербаха, а равно западноевропейскую концепцию человека, «гуманистическим атеизмом» и «религией человечества», ибо, как он толкует: «И если предки наши и современные дикари поклоняются как божеству предметам мира физического, — камню, животному, светилам небесным, то Фейербах таковым же образом предлагает поклоняться человечеству, совокупностям особей homo sapiens». О. Сергий причисляет Л. Фейербаха «к разряду духовных вождей современного человечества» и восклицает: «Нет бога, кроме человека, и Фейербах пророк его» (1998, т. II, с. с. 175-176, 201, 181). Следовательно, в «религии человечества» человек приравнен, а чаще всего целиком замещает, к Богу, и в этом, названном 'человекобожеством', мирообозрении русская духовная школа видит главный порок западного мудролюбия и отсюда исходит разделительная трассамежду двумя концепциями человека. Русская концепция рассматривает человека в качестве личности, ибо она оперирует религиозным уровнем познания и человек здесь представлен в виде религиозного тела, тогда как западная концепция выставляет человека как философское тело, овеянное религией «человекобожества». Этот конфликт двух человеческих образов в действительности образует апокрифическое противоречие двух главнейших философских систем мирового мыслящего сообщества, что составляет непознанную особенность новейшего времени человеческой цивилизации. Конструктивно ничего не меняется в этом противоречии от того, что западная философская школа пренебрегает плодами русского мудрствования, а русская философская инстанция не свободная от некритического поклонения перед западными перлами мысли.
Западная концепция человека, могущая быть названа по-философски 'человек как член человечества', выводит понимание человека из человечества и в европейском представлении человек значится в качестве отвлеченного понятия, среднестатистической величины или юридического лица, не имеющего смысла вне коллективистских циклопов — человечества, общества, государства. Западная концепция человека привела к созданию атеистического общества, науки, философии вовсе не потому, что отказывается от Бога как такового, но оттого, что отказывается от веры в единичность, индивидуальность и возводит в культ коллектив и коллективизм. Европейская философия здесь была последовательна до конца и ее историческая, еще ждущая своего признания, заслуга в том, что она создала духовно-психологический тип человека, впитавшего и выставившего на реальное обозрение все канонические параметры западной концепции человека, что целиком отсутствует в русском гнозисе, — таков Освальд Шпенглер и его 'фаустовский человек'. О. Шпенглер представил не просто особый тип гуманоида, названного им фаустовским, а целый «фаустовский мир», состоящий из «фаустовской души», «фаустовской идеи», «фаустовской культуры», «фаустовского бытия», «фаустовского пространства» и даже «фаустовской религии». О. Шпенглер докладывает: «Взору фаустовского человека весь его мир предстает как совокупное движение к некой цели. Он исам живет в этих условиях. Жить значит для него бороться, преодолевать, добиваться» и еще: «Преодоление сопротивлений есть, напротив, типичный стимул западной души. Активность, решительность, самоутверждение здесь просто взыскуются» (1993, с. с. 526, 497). Безмерно смелая, инициативная, целеустремленная и гордая особь — такой психологический портрет рисует немецкий философ для своего детища, и хотя Шпенглер наделяет этими чертами «западную душу», только в целом всю европейскую популяцию, но самый совершенный типаж фаустовского человека он находит в глубинах германского духа. И оттуда им извлекается основное, доминирующее состояние фаустовской души: «притязание души господствовать над чужим» или, выраженное на философском языке, «мания к покорению бесконечного пространства», а в итоге извещается общее каноническое правило — 'все фаустовское стремится к господству'. Этим номотектически обозначается установка на подавление всего единичного, индивидуального, особенного, о чем Шпенглер заявляет во всеуслышание, говоря о противостоянии фаустовской души и ее антипода — аполлонической души, в термин которой в свое время Ф. Ницше вложил индивидуалистическое содержание любого явления. Противоборство, как выражается О. Шпенглер, «аполлонической группы» и «фаустовской группы» не просто прослеживается, а слагает непрерывно действующий динамический принцип во всех без исключения актах человеческой жизни. Шпенглер образно высказывается: «Отсюда вьются тонкие нити, вплетающиеся во все языки духовных форм и сплетающие инфинитезимальную математику, динамическую физику, пропаганду ордена иезуитов и динамику прославленных лозунгов Просвещения, современную машинную технику, систему кредита и динамически-дипломатическую
