Анатолий Дроздов
Месть колдуна
Все персонажи этой повести вымышлены, все совпадения – случайны.
1.
– Имя?
– Валентина.
– Отчество?
– Аркадьевна. Фамилия – Воробьева…
– Фамилия не нужна. Только имена: ваше и родителей. Точная дата рождения?
– Пятое апреля тысяча девятьсот семьдесят…
Овен. Бедная ты моя овечка. Пожелтевший синяк под правым глазом, старательно замазанный крем-пудрой, но все равно заметный. Били левой. Обручальное кольцо на безымянном пальце правой руки – муж постарался. Дальше можно не спрашивать, но ритуал надо соблюсти…
– Покажите, пожалуйста, ваши ладони. Вот сюда, на стол.
Что и следовало ожидать. Умница; наверное, круглой отличницей в школе была. Потом, конечно, институт – филфак или библиотечный. Здоровье от природы железное, хотя семейная жизнь его подкосила. Ничего, ты у нас всех врагов переживешь. На сексуальные удовольствия не падкая – чем же он привязал тебя этот задира-воробей, хлестко бьющий левой? Он еще не подозревает, пернатый, с кем связался – воля у этой бедной овечки железная. Просто растерялась поначалу. А решение уже принято – пришла за подтверждением. Ну и подруги, конечно, напели: 'Валька, тебя точно сглазили или порчу наслали – ты такая красивая, умная, муж-красавец (обязательно красавец, такая за урода не пойдет), а сплошные нелады в семье…' Решила проконсультироваться на всякий случай – вдруг не придется делать то, что делать не хочется. Менять наладившийся ритм жизни, привычную обстановку, бросаться в неизвестное – кто это любит? Придется, девочка, – счастье на блюдечке никому в этом мире не подносят…
– Станьте, пожалуйста, к стене, руки по швам и закройте глаза. Молчите.
Действительно, красавица. Фигура точеная, а лицо даже этот старый синяк не портит. Черты тонкие, но без резких линий – мягкость и одухотворенность. Такие лица только у женщин этой страны. Она и в семьдесят будет красавицей. Если бы не твое прохладное от природы отношение к сексу, так просто я тебя отсюда не выпустил. Но ты же у нас женщина строгих нравов, тебе нужен муж и семья, а мы этого уже нахлебались… Одета со вкусом и во все дорогое – Воробей твой, видно, при деньгах, вот за что держишься. Ничего, при разводе ты его ощиплешь…
Закачалась. Быстро. И амплитуда маятника – ох и замордовал он тебя…
– Мне так еще долго?! Вот и характер прорезался. Давно пора. Но ты у меня постоишь – на мужа так надо было! Сразу. А не по бабкам бегать, порчу искать…
– Вам велено было молчать! Я скажу, когда придет время!
Резковато, пожалуй. Но иначе нельзя – такие ценят силу. Пусть постоит, пока с карточкой не закончу. Отвык я от писанины, плохо без Ани. Но и работать ей сегодня нельзя: когда у мага и чародея помощница с разбитым лицом, клиенты станут убегать. Какой ты кудесник, если у себя порядок не можешь навести…
– Пожалуйста, присаживайтесь.
Все, девочка, сейчас я тебя огорошу. Постановка диагноза – это мы умеем. Этим и живем.
– Слушайте меня Валентина, дочь Аркадия. Никакой порчи у вас нет.
Лицо вытянулось. Подожди, это только начало.
– Вам говорили, что есть? Не так ли? И сколько денег вы уже отнесли бабкам?
– Пятьсот долларов.
Заметь, ты мне не рассказывала, как по бабкам бегала. Первый мячик в нашу корзинку. Пока это пролетело мимо, но потом вспомнишь.
– Можете пойти и забрать деньги обратно – вас просто дурили.
Никуда ты, конечно, не пойдешь – кто любит в собственной дурости признаваться? Но о деньгах – это к месту. Пусть оценит, сколько я ей на будущее сэкономил. И скромный размер моего гонорара.
– Теперь дальше. Ваши боли в желудке – всего лишь гастрит на нервной почве, пройдет, как только решите свои семейные дела. (Ага, забирает, ты ведь мне о своем желудке – ни словечка. Ничего, сейчас добавим.) Что касается внематочной беременности, то и она следствие тяжелого стресса – вы не хотели этого ребенка. Операцию вы перенесли хорошо, но впредь будьте осторожны – у вас осталась только одна труба. Поэтому принимайте решение о следующей беременности, только когда в семье будет все хорошо. Не волнуйтесь, вы сможете родить второго. И третьего – если захотите…
Все. Милый Наум Львович, каждый раз, когда я вижу такие глаза у моих клиенток, мне хочется скакать на одной ножке и целовать ваши пухлые руки врача Божьей милостью. Жаль, что целовать можно только холодный медальон гранитного памятника загородного кладбища, где уже двадцать лет лежит под черной плитой доктор медицинских наук, изобретатель оставшейся невостребованной в советской стране методики экспресс-диагностики болезней по линиям рук. Тогда это считали шарлатанством. Простите, Наум Львович, что я это востребовал и в сугубо корыстных целях. Вашу долю отдам цветами…
– Теперь о главном. Разводитесь – и немедленно. Не тяните – само не рассосется. Делайте свою жизнь сами. Ко мне и бабкам больше не ходите – пустая трата времени и денег. Вот сейчас я коснусь вашей руки, и с этого момента все у вас будет хорошо.
Дернулась – энергетический поток прошел. Все, девочка.
– Пожалуйста, ваше пожертвование. По доброй воле жертвуете? Тогда распишитесь здесь. Все, идите с миром. Бог вам навстречу.
Теперь быстро ее за дверь. Расслабилась, поплыла, если сейчас не уйдет, потом не выгонишь. Ей сейчас хочется слушать и слушать, а нам рассказывать не с руки. Люди за дверью ждут. Ты у нас умница, сама все додумаешь…
В коридоре – человек восемь. Кто-то опять всю семью притащил, а кто-то на всякий случай пришел пораньше. Наши люди. Сколько раз пытался наладить прием, чтобы не стояли в коридоре, – бесполезно. Что ж, хочется стоять – стойте…
– Кто на десять тридцать? Заходите…
До обеда я принял шестерых, а после одинокого чаепития с холодными бутербродами – еще столько же. Несколько записавшихся на прием с сугубо личными проблемами, пришли семьями. Такое происходило постоянно: на прием шел наш человек, норовивший за один гонорар получить благо на всех. Когда-то я шел на поводу у таких жлобов, но вскоре мне надоело. Получить счастье на всех за одни деньги больше не удавалось. Нет, я не выставлял родственников за дверь; они просто сидели и слушали диагноз своего отца, сына, или невестки. Нередко жлобы после этого выходили из кабинета красными и мокрыми – но ведь я не заставлял их тащить на сеанс откровения родню! А времени на прием остальных членов семьи у меня не оставалось – в коридоре ждал человек, записавшийся заранее…
Аня поработала хорошо: из двенадцати, записавшихся на прием, только двое были 'чужие'. В начале моей карьеры знахаря-парапсихолога случайных гостей набиралось с половину. Кто-то запросто забегал поболтать на интересную тему, кто-то искал чудесного исцеления от неизлечимой болезни, а какое-то время меня просто одолели психи – наверное, добрая треть амбулаторных пациентов городского психдиспансера прошла через этот кабинет. Тогдашняя моя помощница не умела даже толком говорить по телефону, не то чтобы распознать в звонившем дурака и не записывать его на прием. Аня научилась работать с моей специфической клиентурой практически мгновенно, и отшивала 'чужих' вежливо, но жестко. Она быстро сообразила, что от этого зависит ее зарплата – я платил ей десять процентов с каждого пожертвования, а с тех, кто пришел не по адресу, я принципиально денег не брал. Когда, благодаря ее расторопности, мои доходы резко возросли, я накинул ей еще пять процентов – теперь она зарабатывала как министр краевого правительства. Получив прибавку, она сдержанно меня поблагодарила, но по сверкнувшему в ее глазах огоньку, я понял: по доброй воле она от меня никуда не уйдет…
Смешно сказать, но я подобрал ее на улице. Она сидела, зареванная, на холодной скамье пустынного вечернего сквера, а я достаточно пожил на свете, чтобы с первого взгляда распознать настоящее горе. Выяснилось, что днем прямо в квартире умерла ее мать, и семнадцатилетняя дочь не знает, что теперь делать. Потому что родственников рядом нет, друзей – тоже, а домой идти она боится. Я – знал, что делают в таких ситуациях, деньги у меня были – организовать похороны быстро и толково труда не составило. Опыт имелся – за полгода до этой встречи я похоронил Люсю…
В благодарность она рассказала мне историю своей жизни. Ничего интересного я не услышал: сгинувший в неведомых далях повеса-отец, спившаяся мать, регулярно менявшая случайных сожителей. Один из них изнасиловал Аню, когда ей было тринадцать, а узнавший про это старший брат, суровый пятнадцатилетний подросток, уже начавший выпивать, но нежно любивший младшую сестренку, вечером хладнокровно задушил храпевшего на кровати пьяного насильника куском бельевой веревки. Брат пошел в тюрьму, поэтому на похоронах матери его не было. Он вернулся неделю назад, и все эти дни отмечал радостное событие с компанией таких же орлов, синих от наколок и водки. А когда Аня решилась, наконец, выговорить ему, он воткнул ее лицом в стену – за годы отсидки его нежность к сестре как-то растаяла…
Вчера мне пришлось временно разместить помощницу у себя и строго-настрого запретить ей появляться со своими отметинами в офисе. Но Ане не сиделось: в обед она позвонила и предложила привезти мне горячий суп в термосе. Я велел ей оставаться дома. Не только из-за отметин на лице. В последнее время мне не нравились взгляды, украдкой брошенные в мою сторону, и особый тон голоса в наших беседах без пациентов. Я, конечно, неисправимый бабник, но не настолько, чтобы крутить роман с девочкой – ровесницей моего Кости, тем более зависимой от меня по службе…
Я пересчитал выручку. Неплохо – в обычные дни на мою долю приходится вдвое меньше. Работаю я не более 15 дней в месяц – обеспечить больший поток страждущих не удается даже Ане. По меркам нашего края я богач, но тысяча-полторы долларов в месяц – слишком мало для человека, чей сын учится в
